Арлекин

– Пропустите лучников! – крикнул граф Нортгемптонский. – Пропустите!

Но латники были слишком напуганы быстро приближающимися французами, чтобы раздвинуться.

– Крышка! – крикнул кто-то. – Нам крышка!

В его голосе слышалась истерика.

Теперь, когда стрелы кончились, французские всадники уверенно пробирались по склону меж трупов и ям. Они опустили копья и пришпорили коней, требуя от них последнего рывка перед столкновением с врагом. Попоны забрызгала грязь, на них колыхались воткнувшиеся стрелы. Глядя на копье, Томас поднял незнакомый щит и думал, до чего же страшны вражеские лица.

– Все будет хорошо, – послышался сзади спокойный голос. – Держи щит повыше и бей в коня.

Томас бросил взгляд назад и увидел седовласого Реджиналда Кобгема – старый воин сам встал в передний ряд.

– Сплотились! – скомандовал Кобгем.

Кони были над ними, огромные и высокие, копья неслись прямо в грудь, топот копыт и звон доспехов ошеломлял. Французы победно кричали, пригнувшись в броске.

– А теперь убьем их! – крикнул Кобгем.

Копья ударили в щиты, Томас опрокинулся навзничь, и копыто задело его по плечу, но кто-то сзади подхватил его и прижал к вражескому коню. В тесноте было не взмахнуть мечом, щит примкнул к боку, в ноздрях стоял запах крови и конского пота. Что-то ударило его по шлему, отчего в голове зашумело и в глазах потемнело, но чудесным образом давление пропало; перед ним мелькнул кусочек дневного света, и он, шатаясь, шагнул туда, размахивая мечом.

– Щит выше! – послышался голос, и Томас инстинктивно повиновался.

Щит тут же разлетелся. Туман перед глазами пропал, и Томас увидел перед собой яркую попону, а слева, в стремени, ногу в кольчужном башмаке.

Он вонзил меч в брюхо коню, и животное шарахнулось в сторону, таща Томаса за собой за застрявший меч. Неистовым рывком ему удалось освободить клинок, так что тот с размаху стукнул по английскому щиту.

Атака не прорвала строй, а ударилась в него, как море в скалу. Кони отпрянули назад. Английские латники шагнули вперед – рубить всадников, а те побросали копья и взялись за мечи. Томаса оттеснили в сторону. Он тяжело дышал, в голове стоял туман, кровь заливала глаза. Голова превратилась в комок боли. Перед ним лежал мертвый лучник с пробитой копытом головой. Почему на нем не было шлема? Потом латники откатились назад. Новые всадники пробрались сквозь убитых, усиливая напор; все стремились к высокому знамени принца Уэльского. Томас со всей силы ударил щитом по конской морде, ощутил скользящий удар по мечу и вонзил клинок коню в бок. Всадник сражался с кем-то с другой стороны коня, и Томас, увидев небольшой просвет между его кольчугой и высокой лукой седла, ткнул мечом в живот француза. Он услышал, как злобный крик перешел в стон боли, а потом конь стал оседать на него. Оттолкнув кого-то, Томас отскочил, прежде чем конь упал, гремя броней и молотя копытами. Английские латники обступили умирающее животное, готовясь встретить нового врага. Какой-то конь с глубоко засевшим в задней ноге железным гарро встал на дыбы и колотил передними копытами. Другой конь попытался укусить Томаса, и тот ударил его щитом, а потом замахнулся на всадника мечом. Француз метнулся прочь, и Томасу пришлось высматривать нового врага.

– Пленных не брать! – кричал граф, увидев, как кто-то пытается вывести француза из сечи.

Граф отбросил щит и орудовал мечом, как дровосек топором, держа его обеими руками и вызывая французов подойти к нему. И они подходили. Новые и новые всадники проталкивались в мясорубку. Казалось, им нет числа. Один француз нижним краем щита ударил англичанина по шлему, повернул коня и вонзил меч в спину лучника, снова повернулся и сразил все еще оглушенного щитом латника.

– Монжуа Сен-Дени! – кричал он.

– Святой Георгий!

Граф Нортгемптонский с поднятым забралом и забрызганным кровью лицом ударил мечом в щель в шанфроне и попал коню в глаз. Тот встал на дыбы, и всадник упал под копыта напиравшего сзади коня. Граф высматривал принца и не мог найти, а потом уже не было возможности искать, поскольку через сечу, сметая с пути друзей и врагов без различия и нацелив копья на штандарт принца, наступал новый конрой с белыми крестами на черных щитах.

Увидев, как на него надвигается копье с упором за острием, Томас припал к земле и свернулся в комок. Тяжелый жеребец пронесся мимо.

– Монжуа Сен-Дени! – раздался голос сверху.

Конрой графа Астаракского добрался до цели.

 * * *

Мессир Гийом д’Эвек никогда не видел ничего подобного. И надеялся, что больше никогда не увидит. Он наблюдал, как великое войско разбивается о строй пеших солдат.

Правда, битва еще не была проиграна, и мессир Гийом убеждал себя, что ее еще можно выиграть, но в то же время он ощущал в себе неестественную вялость. Он любил войны. Любил упоение битвы, наслаждался навязыванием своей воли врагу и извлекал из сражений выгоду для себя. А сейчас он вдруг понял, что ему не хочется подниматься на холм. В этом месте было что-то роковое, но мессир отогнал эту мысль и пришпорил коня.

– Монжуа Сен-Дени! – крикнул мессир Гийом, поймав себя на том, что лишь изображает рвение.