Армада

Мама никогда не играла роль одинокой вдовы – она постоянно ходила на танцы с подругами, и порой у нее были мужчины, но она всегда разрывала отношения раньше, чем те успевали перерасти во что-то серьезное. Я никогда не спрашивал у нее, почему она так делает. Причина была очевидной – она все еще любила моего отца, или, по крайней мере, его образ.

Когда я был моложе, то испытывал некое извращенное удовлетворение от мысли, что она так по нему скучает, ведь это доказывало, что мои родители действительно любили друг друга. Теперь, немного повзрослев, я начал беспокоиться о том, что она останется в этом доме совсем одна, когда я закончу школу и уеду.

– Привет, мам, – сказал я негромко, чтобы не напугать ее.

– О, привет, милый! – Она приглушила звук в телевизоре и села. – Я не слышала, как ты вошел.

Мама указала на свою правую щеку, которую я послушно поцеловал, затем взъерошила мне волосы и похлопала по дивану рядом с собой.

Я сел рядом и взял Маффита на руки.

– Как прошел день, малыш?

– Неплохо, – ответил я и пожал плечами, чтобы ложь выглядела убедительнее. – А у тебя?

– Нормально, – ответила она, подражая моему голосу, и тоже пожала плечами, пародируя меня.

– Это хорошо, – отозвался я, хотя и подозревал, что она тоже сочиняет. На работе она заботилась о раковых больных, многие из которых уже находились на терминальной стадии. Я не понимал, как на такой работе вообще могут быть хорошие дни.

– Ты сегодня рано. Похоже на рождественское чудо.

Мама рассмеялась нашей старой шутке – у нас в семье все более-менее необычные события назывались рождественским чудом.

– Решила взять отгул. – Она спустила ноги с дивана на пол и повернулась ко мне. – Есть хочешь? Лично я не отказалась бы от французского тоста с корицей. – Она встала. – А ты? Хочешь позавтракать со мной вместо ужина?

Вопрос заставил меня насторожиться. Обычно мама предлагала мне завтрак вместо ужина лишь в тех случаях, когда хотела серьезно поговорить.

– Спасибо, я съел пиццу на работе, – ответил я, осторожно отодвигаясь. – Боюсь, больше ничего не влезет.

Мама перегородила мне путь на лестницу.

– Не пущу, пока не обсудим твои дела, – объявила она, театрально топнув ногой. – Звонил замдиректора школы и сказал, что ты сегодня ушел с математики, – а перед этим опять сцепился с Дугласом Нотчером.

Ее слова меня разозлили, однако я постарался унять гнев. Я понимал, что она расстроена и беспокоится за меня, хоть и пытается это скрыть.

– Мам, ничего не было. Мы не дрались. Просто он уже несколько недель мучает одного парня у нас в классе, и я просто не смог на это больше смотреть. Поэтому и сбежал – чтобы не оторвать Нотчеру голову ненароком. Ты можешь мной гордиться.

Она внимательно посмотрела мне в глаза и, вздохнув, поцеловала в щеку.

– Ладно, милый. Я понимаю, тебе нелегко в этом зверинце. Но еще пара месяцев, и ты будешь свободен. Тогда сможешь сам выбирать свою судьбу.

– Два месяца. Я выдержу, не волнуйся.

– Не забывай… – Она прикусила губу. – Ты уже совершеннолетний…

– Знаю. Не бойся, этого больше не повторится.

Мама намекала на то мое давнее столкновение с Нотчером. И я в тысячный раз обещал ей, что ничего подобного больше не повторится…

На самом деле вот что тогда произошло.

Когда я учился в седьмом классе, однажды утром в школьном коридоре я встретил Нотчера и его дружков. Он улыбнулся и сказал:

– Эй, Лайтман! Правда, что твой старик был настолько туп, что умудрился взорваться на заводе с говном?

Я ничего не перевираю. Это прямая цитата. И у меня были свидетели.

Однако следующее, что я помню, – это то, как сижу на груди Нотчера и смотрю на его залитое кровью лицо, а вокруг вопят одноклассники. Чьи-то сильные руки пытаются меня от него отцепить, а я в это время думаю: почему у меня так адски болят кулаки и почему окровавленный Нотчер валяется на мраморном полу в школьном коридоре? Потом мне сказали, что я напал на него, словно дикий зверь, и избил до потери сознания. Причем я колотил его даже после того, как он обмяк. И понадобились двое учеников и учитель, чтобы оторвать меня от него.

Нотчер на неделю загремел в больницу с легким сотрясением мозга, а еще я умудрился сломать ему челюсть. Учитывая все произошедшее, я легко отделался – меня всего лишь на две недели исключили из школы и обязали до конца учебного года ходить к психотерапевту на занятия по управлению гневом. Но с тех пор у меня появилось прозвище Зак Атака, и решительно все начали считать меня психом.

Однако больше всего меня из того случая расстраивал тот десятисекундный пробел в моей памяти, за время которого я успел выключиться и забыть, как пришел в ярость и набросился на Нотчера. Я почти каждый день спрашивал себя: что бы произошло, если бы меня не остановили?