Он прошел за ней мимо уничтоженных каменных собак и немного настороженно посмотрел на то место, где они стояли, просто чтобы убедиться в том, что они действительно исчезли, что его рост не стал меньше на два фута и что десятилетие восьмидесятых не вернулось обратно в область будущего. Она распахнула двери, и они вошли.
После завтрака он стал стряхивать пепел в кофейную чашку, но она выхватила ее и поставила перед ним пепельницу. Чашка была полна гущей, и в нее вполне можно было стряхивать пепел. Пепельница была чистой, без единого пятнышка, и он стряхнул в нее пепел с некоторым угрызением совести. Его мать умела расставлять по всему пути небольшие капканы, так что скоро лодыжки начинали кровоточить, а ум заходил за разум.
"Итак, ты вернулся", — сказала Элис. "Что привело тебя сюда?"
"Я скучал по тебе, ма".
Она фыркнула. "Так вот почему ты писал мне так часто?"
"Я не очень-то большой мастер по части писем".
"Но ты по-прежнему внимателен к своей матери. Этого у тебя не отнять".
"Извини", — сказал он. "Как тебе жилось, ма?"
"Не так плохо. Спина побаливает, но у меня есть лекарства. Я справлюсь".
"А выглядишь ты по-прежнему, как девушка", — сказал он с оттенком своей прежней добродушной лести. Ей всегда это нравилось, но сейчас лишь тень улыбки тронула ее губы. "Новые мужчины в твоей жизни?"
"Несколько", — сказала она. "Ну, а как насчет тебя?"
"Нет", — сказал он серьезно. "Никаких новых мужчин. Девушки — да, но никаких новых мужчин".
Он надеялся рассмешить ее, но опять вызвал лишь призрачную улыбку. Мое появление беспокоит ее, — подумал он. Она не знает, зачем я здесь. Не для того она ждала меня три года, чтобы я наконец появился. Ей хотелось бы, чтобы я оставался пропавшим без вести.
"Видишься с кем-нибудь постоянно?"
"Живу в свое удовольствие".
"Ты всегда так и поступал. Во всяком случае, ты ни разу не пришел домой сказать мне, что поставил какую-нибудь симпатичную девушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Ты либо был очень осторожен, либо тебе везло, либо ты был очень вежлив".
Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз за всю жизнь она заговорила с ним о сексе.
"Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать", — сказала Элис. "Говорят, что холостяки живут прекрасно. Это не так. Ты просто становишься старым и безобразным, полным песка, как мистер Фримен".
Ларри фыркнул.
"Я слышала твою песню по радио. Я говорила всем, что это мой сын. Это Ларри. Большинство мне не верило".
"Ты слышала?"
"Ну, конечно. Ее постоянно передают по этой рок-н-рольной радиостанции, которую слушают юные девицы".
"Тебе понравилось?"
"Не больше, чем вся музыка этого сорта". Она посмотрела на него твердо. "Думаю, что какие-то места звучат очень впечатляюще. Похотливо".
Он заметил, что переступает с ноги на ногу, и заставил себя остановиться. "Мне просто хотелось, чтобы это звучало… страстно, ма. Вот и все". Лицо его покраснело. Он никогда не думал, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.
"Страсти место в спальне", — сказала она отрывисто, прекращая искусствоведческий разговор о его хите. "Кроме того, ты что-то сделал со своим голосом. Он звучит так, словно ты черномазый".
"Сейчас?" — спросил он удивленно.
"Нет, по радио".
"Вот так?" — спросил Ларри с улыбкой, понизив свой голос до уровня Билла Уиверса.
"Вот-вот", — кивнула она. "Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра — это очень смело. А теперь появился этот
"Мне платят гонорар", — сказал он. "Отчисления с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до…"
"Ой, прекрати", — сказала она, отмахнувшись от него рукой. "Я всегда заваливала математику. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?"
"Мне заплатили не так уж много", — сказал он, совсем близко подойдя к границе лжи, но пока не переступая ее. "Я сделал первый взнос за машину".
"Излишняя уступчивость к тем, кто покупает в кредит", — сказала она зло. "Это и сгубило твоего отца.
Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело было не в этом. Его сердце
Это была старая песня, и Ларри пропускал ее мимо ушей, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазинчик. Неподалеку открылся "Роберт Холл", и через год его дело обанкротилось. За утешением он обратился к еде и потолстел за три года на сто десять фунтов. Когда Ларри было девять, он умер в забегаловке на углу, оставив перед собой на тарелке недоеденный сэндвич с фрикадельками. На поминках, когда ее сестра пыталась утешить женщину, у которой был такой вид, словно она абсолютно не нуждается в утешениях, Элис Андервуд сказала, что дело могло обернуться и хуже. Ведь это мог быть не сэндвич, — сказала она, глядя через плечо сестры прямо на ее мужа, — а бутылка.