Арманс

Октав начал уже тяготиться вниманием, с которым его слушали, как вдруг г-же де Бонниве понадобились шахматы. Этот маленький шедевр китайского искусства был привезен ей из Кантона аббатом Дюбуа[27]. Октав, воспользовавшись случаем отделаться от г-жи д'Анкр, попросил маркизу доверить ему ключ от бюро, где она, опасаясь неловкости слуг, хранила эти великолепные шахматы. Арманс в гостиной не было: незадолго до этого она вышла вместе со своей ближайшей подругой Мери де Терсан; если бы Октав не предложил своих услуг, отсутствие Арманс вызвало бы недовольство, и, вернувшись, она встретила бы мимолетный, сдержанный, но весьма недружелюбный взгляд. Арманс была бедна, ей едва минуло восемнадцать лет, а г-же де Бонниве перевалило за тридцать. Маркиза все еще была очень хороша собой, но и Арманс была красива.

Подруги стояли у камина в большом будуаре. Арманс хотела показать Мери портрет Байрона[28]: Филипс, английский художник, прислал ее тетке оттиск с этого портрета. Проходя по коридору мимо будуара, Октав отчетливо услышал следующие слова:

— Что поделать, он такой же, как все. Я считала, что у него необыкновенная душа, а он на себя не похож из-за этих двух миллионов.

Тон, каким были сказаны столь лестные слова «необыкновенная душа», поразил Октава, точно удар грома: он прирос к месту. Когда он двинулся дальше, шаги его были так легки, что их не уловил бы даже самый тонкий слух. Возвращаясь с шахматами, он на миг задержался возле будуара, потом, покраснев от собственной нескромности, вошел в гостиную. Подслушанные им слова ничего не означали в обществе, где зависть надевает любые личины, но искренний и чистосердечный тон, каким они были произнесены, продолжал звучать в его сердце. Зависть не может говорить таким тоном.

Передав маркизе шахматы, Октав отошел в сторону. Он уселся в углу возле столика, за которым играли в вист, и воображение раз двадцать повторило ему звук только что услышанных слов. Он долго был погружен в сладостную задумчивость, потом внезапно услышал голос Арманс. Октав еще не размышлял над тем, каким образом ему удастся вернуть себе утраченное уважение кузины; пока что он блаженно наслаждался тем, что его потерял. Когда он выбрался из угла, занятого молчаливыми игроками в вист, и подошел к группе гостей, окружавших г-жу де Бонниве, Арманс невольно обратила внимание на выражение его глаз: эти глаза останавливались на ней с тем усталым умилением, которое обычно появляется у людей после пережитого счастья и придает их взгляду особую медлительную томность.

Иной радости Октаву в этот вечер не довелось испытать: он не мог обменяться с Арманс ни единым словом. «Нелегко мне будет оправдать себя в ее глазах», — думал он, делая вид, что слушает тирады герцогини д'Анкр, которая, выйдя вместе с ним последней из гостиной, настояла на том, чтобы отвезти его домой. На улице было сухо и морозно. Ослепительно сияла луна. Октав приказал оседлать лошадь и проскакал несколько миль по новому бульвару. Возвращаясь домой около трех утра, он невольно и сам не зная почему проехал мимо окон особняка Бонниве.

ГЛАВА V

Her glossy hair was cluster'd o'er a brow

Bright with intelligence, and fair and smooth;

Her eyebrow's shape was like the aerial bow,

Her cheek all purple with the beam of youth,

Mounting, of times, to a transparent glow,

As if her veins ran lightning...

«Don Juan», с. I.[29]

«Как доказать мадмуазель Зоиловой — но доказать делом, а не пустыми фразами, — что приятная надежда увидеть моего отца в четыре раза более богатым, чем сейчас, не окончательно вскружила мне голову?» Целые сутки Октав только и делал, что решал этот вопрос. Впервые в жизни он был захвачен чем-то исходящим не от рассудка.