Арманс

He успели свидетели подписаться, как Октав снова лишился чувств. Крестьяне, перепугавшись, побежали за священником. Наконец из Парижа явилось двое хирургов: они нашли, что положение Октава серьезное. Так как этим господам отнюдь не улыбалось ежедневно приезжать в Кламар, они потребовали, чтобы раненого доставили в Париж.

Письмо к Арманс Октав послал через молодого крестьянина, который вызвался достать почтовую лошадь и часа за два добраться до замка Андильи. Посыльный опередил Долье, задержавшегося в Париже из-за поисков хирурга. Он ухитрился увидеться с м-ль Зоиловой так, что никто в доме не обратил на него внимания. Она прочла письмо и с трудом заставила себя задать несколько вопросов. Мужество совсем изменило ей.

Когда Арманс получила роковую весть, она была в том подавленном состоянии, которое всегда овладевает человеком, принесшим большую жертву во имя долга и вынужденным после этого вести спокойную, бездеятельную жизнь. Она пыталась приучить себя к тому, что больше никогда не увидит Октава, но ей и в голову не приходила мысль о том, что он может умереть. Этот последний удар судьбы застал ее врасплох.

Пока посыльный рассказывал неутешительные подробности случившегося, она задыхалась от подавленных слез: в соседней комнате сидели г-жа де Маливер и г-жа де Бонниве. Арманс холодела при мысли, что они могут услышать ее рыдания или увидеть ее смятенно лицо. Г-жа де Маливер умерла бы при одном взгляде на нее, а г-жа де Бонниве сочинила бы потом грустную и трогательную историю, малоприятную для ее героини.

Мадмуазель Зоилова ни в коем случае не могла допустить, чтобы несчастная мать увидела письмо, которое ее сын написал своею кровью. Она решилась ехать в Париж, взяв в качестве компаньонки горничную. Последняя посоветовала ей попросить молодого посыльного сопровождать их в карете. Не буду повторять печальных подробностей, которые Арманс еще раз выслушала во время путешествия. Наконец карета приехала на улицу Сен-Доминик.

Арманс задрожала, увидев дом, где в одной из комнат, может быть, умирал Октав. Выяснилось, однако, что его еще не привезли. Теперь у Арманс не осталось никаких сомнений; она решила, что он скончался в лачуге кламарского садовника. Она пришла в такое отчаяние, что неспособна была отдать самые простые распоряжения. Все же она кое-как объяснила слугам, что надо поставить кровать в гостиную. Удивленные слуги повиновались, хотя мало что поняли.

Арманс послала за каретой, одновременно пытаясь придумать какой-нибудь предлог для поездки в Кламар. Все отступало для нее перед необходимостью помочь Октаву в последние его минуты, если он был еще жив. «Что мне до света и его пустой молвы? — думала она. — Я считалась с ним из-за Октава. Если общественное мнение хоть сколько-нибудь разумно, оно меня оправдает».

Она уже собиралась ехать, как вдруг услышала шум у ворот и поняла, что привезли Октава. Измученный дорожной тряской, он был в беспамятстве. Приоткрыв окно во двор, Арманс разглядела между плечами крестьян, которые несли носилки, бледное лицо кузена, лежавшего в глубоком обмороке. Его голова безжизненно перекатывалась с боку на бок на подушке в такт движению носилок: это зрелище было слишком жестоко для Арманс, она тут же у окна лишилась чувств.

Когда, оказав первую помощь Октаву, хирурги пришли к Арманс, как к единственному находившемуся тут же в доме члену семьи, и сообщили ей о состоянии раненого, она повела себя с ними так, словно потеряла рассудок: молча все выслушала, пристально глядя на них, и ничего не ответила.

Она не придала значения ни единому их слову, потому что слишком поверила своим глазам. Обычно такая разумная, тут она совершенно утратила власть над собой. Захлебываясь от рыданий, Арманс перечитывала письмо. Не помня ни о чем, кроме своего горя, она в присутствии горничной осмелилась поцеловать его. Требование Октава сжечь письмо дошло до ее сознания лишь после того, как она несколько раз его перечитала.

Эта жертва была ей мучительно тяжела: нужно было уничтожить последнее, что у нее оставалось от Октава; но такова была его воля. Обливаясь слезами, она начала переписывать письмо, но после каждой строчки останавливалась и покрывала его поцелуями. Наконец, набравшись мужества, она сожгла письмо на своем мраморном столике и благоговейно собрала пепел.

У кровати Октава плакал слуга, верный Ворепп. Вдруг он вспомнил, что его хозяин написал еще одно письмо: то было завещание. Оно заставило Арманс подумать о том, что не ей одной суждено горевать. Пора было ехать в Андильи и рассказать г-же де Маливер об Октаве. Она прошла мимо кровати раненого: его страшная бледность и неподвижность говорили, казалось, о приближении смерти, но все же он еще дышал. Оставить его на попечении слуг и срочно вызванного ею неопытного хирурга, жившего по соседству, было невыразимо трудно.