Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Умно! — возбудился эмоциональный артист. — Ах, как умно, задорно, весело! Пусть ставит говно. И проваливается с треском. И падает с трона! — Он снова спонсировал Вику поцелуем, которому для осушения снова понадобился рукав платья.

Но завлит остался недоволен предложением. Тонкий женский детектив, подумал он. Детский сад.

— Плохую пьесу он ставить не будет, господа, — сказал он. — Не забывайте, с кем мы имеем дело. Монстр он, ребятки, чистый театральный монстр. Талант, который так просто природой не дается, и одновременно — чудовище. Великий и ужасный. Народный мастодонт республики. И еще, по определению, победитель жизни — вспомните скольких министров он пересидел? Нет, не возьмет он плохую пьесу, отвечаю, не возьмет.

Вика загадочно улыбалась, качала умной головой.

— Прямолинейные мои мальчики, — сказала она. — Не годитесь вы для заговора, хитрости вам не хватает. В том-то и оригинальный секрет идеи, что плохая пьеса должна быть яркой, завлекательной по форме. Как звонкие бусики, как цветные тряпки — лоскутки, на которые западают простые наши городские туземцы, как пустой треск рок-концерта, как фейерверки над Москвой, как сама наша жизнь, в которой, вспомните Шекспира, «много шума, нет лишь смысла»!

— Он-то не простой туземец, — буркнул Осинов. — Сразу все просечет. А меня выгонит.

— А мы-то на что? — тихо возмутилась Вика. — Вот тут и должен сработать наш оригинальный заговор, все мы! Завлит по своей части, мы — по своей, актерской, а я еще и по своей, женской.

— Не понял? — напрягся Саустин. — Что ты имеешь в виду?

Вика изменила голос, манеру, пластику движений — с ходу превратилась в ласковую кошку, обольстительную женщину — она была хорошей актрисой.

— Жена у него зависла в Штатах, он одинок и симпатичен. Он нуждается в уходе — тарелку супа вовремя дать, пилюлю, градусник, да просто улыбнуться и при этом ввернуть слова о пьесе — я знаю, что нужно делать. Я обложу его теплыми подушками внимания, укрою одеялом лести, согрею руками нежности…

— Не перегни палку, дорогая, — сказал премьер.

— А если перегну? Чуть-чуть, ради дела… — но тут Вика посерьезнела. — Уговорить его надо, убедить, очаровать. И подставить… Он поддается уговорам — вспомните, что было с русской классикой?

— Не будем о прошлых победах, — мрачно вставил Осинов.

— Уболтать его надо, — продолжила Вика, — что пьеса хороша, что идеально ложится на труппу, что в ходе репетиций вы, Армен Борисович, как мастер, все сможете поправить, что пьеса, может, и не гениальна, зато она открывает тему и тропу, по которой потом побегут другие, и так далее, и так далее. Хороший режиссер телефонную книгу может поставить, а вы, Армен Борисович, режиссер выдающийся, мы в вас верим и так далее, так далее. Он начнет репетировать и…

— И-и-и?! — сладострастно подхватил Саустин. — Что?

Нежными ласковыми руками, лицом и безупречной фигурой она изобразила то, что означало в ее понимании его «и-и-и…»

— И палку я не перегну, я все это сделаю ради вас… — Вика очаровательно улыбнулась Саустину…

— Сдаюсь. Делай, — поднял верх руки мыслитель Саустин. — Перегибай. И пусть поможет тебе моя святая ненависть! Подчеркиваю — святая!

— Мы поможем, — поддакнул Осинов.

Ему понравились викины рецепты. Ему понравилось, что она фактически возглавит их мужской, прямолинейный сговор. Женщина в головке заговора всегда хорошо, подумал он. Женщина — это наблюдательность, внимательность, аккуратность, интриганство и беспощадность. «Вспомните 18-й век в России!» — всегда внушал он собеседникам. Кто интриговал, воевал и побеждал, кто создал блестящую славу отечеству? Императрицы, женщины, дамы! Шерше ля фам, господа!

Снова возникла короткая пауза, но совсем по духу другая. Пауза энтузиазма и легкой веры. Саустин и скептик Осинов, который, казалось, тоже проникся идеей, пользуясь моментом, по очереди целовали Вику отчего рукав ее платья заметно отсырел.

— Шампанского! — вскричал Саустин.

Хороший финал, оценил его призыв Осинов. Хороший оптимистичный финал пьесы, которую мы прямо сейчас и пишем, и играем. Здесь и сейчас, здесь и сейчас — таков девиз театра и нашей затеи, и беспощадного нашего времени.

«Впрочем, стоп, завлит», — сказал он себе. Актеры в жизни всерьез доигрывают то, что не сыграли на сцене, актерам не свойственно думать о жутких последствиях, актеры играют, входят в роль и играют до смерти, но зачем в этой смертельной трагедии участвуешь ты? Зачем?

Ответа на вопрос не нашлось. Потом, успокоил себя завлит, потом что-нибудь придумается.

Шампанского в актерском доме не нашлось — осталась последняя бутылка пива, которую торжественно распили за успех.

«Не кашляй, дедуля, — великодушно подумал завлит. — Мы ступили на тропу войны, вернее, ты сам ее начал. Давно пора тебя подвинуть. Ты устарел, великий мастер, ты весь в прошлом». Подумал так и вдруг увидел совсем рядом ледяные глаза худрука и его пробил озноб, он почувствовал, что ничего у них не получится. Впрочем, в следующую секунду мнение его переменилось. Запас зла пока что был в нем сильнее здравомыслия.

6

Вика была права, когда считала худрука одиноким.