Армянское древо

Однажды под вечер, когда мы прибыли в маленькое селение у реки Аннах, к нам подъехало несколько всадников. Это были турецкие военные, которые тепло приветствовали моего отца. У них были прекрасные новости, и они расселись с нами вокруг костра.

Майор Юсуф Исмет был очень спокоен и с удовольствием растягивал свой рассказ. Англичане поймались на приманку в Галлиполи. Франко-английская экспедиция попыталась завоевать Константинополь, чтобы вынудить Высокую Порту выйти из войны. Их десант в Седдульбахр и в Капатепе потерпел поражение, и агрессоры были вынуждены ретироваться с большими потерями.

Ходили слухи, что два огромных английских крейсера («Триумф» и «Мажестик», сказал он на ухо) пошли на дно моря. Потом все подняли стаканы с чаем за Турцию.

Эти новости успокоили моего отца. Англичане не были непобедимыми, и война могла дорого стоить им. Они надеялись, что взятие Басры откроет им путь на Месопотамию. Они, правда, уже были в Кут-эль-Амара на Тигре, но мой отец утверждал, что наши войска выбьют британцев из империи и отомстят за полученные обиды.

В конце концов мы прибыли в Багдад. От гордой и воспитанной семьи, всего лишь четыре недели назад уехавшей от цивилизации и буржуазного образа жизни, осталось очень немного. Отец смотрел на меня довольно настороженно. Его удивила моя способность быстро освоиться в пустыне.

Он признался мне, что опасался, что один из тех диких арабов вдруг закапризничает и захочет выкрасть меня. В этом случае вызволить меня не было бы никакой возможности, даже если бы меня по всей пустыне искала вся турецкая армия.

Багдад, как и указывало его название, был Божьим даром. Тигр с гордостью пересекал этот город, неся сюда жизнь из далеких мест моей страны. Пальмовые и лимонные рощи отмечали границы богатых садов, а вода разливалась повсюду благодаря скважинам и широкой сети оросительных каналов.

Контраст был особенно явным, если посмотреть на скалистые склоны и овраги вокруг Евфрата. Караваны верблюдов и надменных арабских всадников на них входили и выходили из города непрерывной каруселью.

Но, как бы то ни было, мы уже прибыли. Ибн Рашид довольно уважительно поприветствовал меня и пробормотал что-то вроде того, что он бы не прочь иметь такую невестку, как я.

Потом сказал, что я могу оставить себе его коня. Немногие люди были способны ездить на нем. И если он принял меня, то никто не может разделить нас.

Я поблагодарила его за этот жест. Действительно, это был удивительный конь, не знаю почему, но мой голос усмирял его. Это очень удивляло арабов, выражая свое удивление, они ударяли себя рука об руку, хлопали руками по ногам.

Мой отец не был ярым мусульманином, но в тот вечер я увидела, как, обратившись в сторону Мекки, он благодарил Бога за его милосердие. Потом за ужином он сказал, что ему не следовало соглашаться на эту должность. Он чувствовал свою вину за смерть мамы, но я успокоила его тем, что все в мире уже предопределено и предписано и что огорчаться по этому поводу не стоит.

Тем не менее что-то внутри говорило мне, что на самом деле это не совсем так — книгу жизни мы пишем ежедневно нашими делами. Думаю, что дни и ночи, проведенные в пустыне в наблюдении за звездами, изменили многие понятия, навязанные мне ранее.

Багдад мог показаться местом, в котором нечего делать. Если выходишь на террасу при заходе солнца, можешь наблюдать за роскошным закатом и петляющей среди пальмовых рощ и небольших садов рекой. Константинополь был совсем другим. Когда-то, очень давно, он мог бы стать столицей мира. Но это время давным-давно прошло.

С другой стороны, еще очень много предстояло сделать. Папа понимал, что одно дело отдавать распоряжения и добиваться их исполнения, а совсем другое — рвать на себе жилы, запуская проект, для реализации которого никто и пальцем не пошевелит.

Через несколько недель он понял, что все это ни к чему, и стал ездить со мной верхом вдоль берега реки. Поезд мог еще подождать, поскольку никто не проявлял ни малейшего интереса к тому, чтобы он дошел до вокзала Гайдарпаша в Константинополе.

Те дни были единственными в нашей жизни, когда мы общались с настоящими друзьями. Сначала на его лице отражалось большое огорчение. Никто не понимал его и не обращал на него ни малейшего внимания. Потом он решил, что жизнь слишком коротка и рискованна и пустил все на самотек.

Он заходил за мной под вечер, когда солнце начинало садиться, и приводил с собой двух оседланных лошадей. Я молча выходила из дома, садилась на своего гнедого коня, который издавал короткие радостные звуки в предвкушении прогулки.

Папа всегда был служащим. Он никогда не обсуждал приказы и принимал только один способ жизни — спокойный, размеренный, будничный и серый. Там, в Багдаде, он быстро понял, что может существовать и другая жизнь, к тому же вполне доступная.

В первые месяцы все шло хорошо. О маме мы никогда не говорили. Как будто она осталась дома в Константинополе, а мы просто уехали отдохнуть. Такая ситуация устраивала нас обоих. Отец оставил свою жизнь позади и не имел ни малейшего желания возвращаться к ней. Я тоже.