Армия

Всю ночь я провел в городе, шарахаясь от любого звука. И всю ночь Управление батальона в полном составе, и офицеры, и солдаты, прочесывало город в поисках меня. Они проехали мимо на нескольких крытых грузовиках, когда я хоронился в кустах возле дороги. И потом я несколько раз видел издалека их группы, шагавшие по ночным улицам. Я оказался в роли зверя, на которого объявлена охота. Никому не пожелаю испытать это ощущение.

О той ночи можно было бы написать целый роман, но сейчас речь не о том. Я возвратился в часть, когда, по моим подсчетам, следователь уже должен был приехать. На крыльце штаба стоял писарь и смотрел на меня как на приговоренного к повешению. Я ему весело подмигнул.

— Не тот это следователь, — со свистом прошипел он, — не по твоему делу. Этот приехал дело о семи трупах закрывать. Говорил ведь, требуй одеяла.

В жизни бывают такие моменты, когда вдруг явственно ощущаешь скачок времени, скажем, ты жил, ощущая себя тридцатилетним, и вдруг сразу осознал, что тебе уже под пятьдесят. В ту минуту на штабном крыльце я испытал на себе такой скачок. Только что я был двадцатилетним парнем, веселым, бесшабашным, считавшим себя уже практически гражданским человеком. Какая-то секунда, и вот уже я стою старый, потерянный, раздавленный внезапным известием, человек без будущего.

Дальше тяжело вспоминать, хоть напрягаться для этого и не надо, память сохранила все детали того дня. Помню, как стоял навытяжку в командирском кабинете. Помню, как Сорокин красочно рассказывал незнакомому старшему лейтенанту о бедах батальона, связанных со мной, на примере прошедшей ночи. Помню даже, что у того старлея были расклешенные брюки и «дембельская» фуражка, какие позволяли себе только старшие офицеры. Помню, как он волок меня через всю комнату, ухватив за локоть, чтобы показать раскрытый на столе томик Уголовного кодекса: «Читай свою статью!». И помню, что отчеркнул в книге его ноготь: «В военное время расстрел, в мирное время от трех до семи лет тюрьмы».

— Товарищ подполковник, готовьте на этого мерзавца рапорт, — бодро отчеканил старший лейтенант.

Сорокин на это почти весело сказал:

— А уже все готово!

И действительно, протянул гостю исписанный листок бумаги. Старлей пробежал текст глазами, удовлетворенно качнул головой и убрал бумагу в портфель.

Еще я помню, как стоял на крыльце, а подполковник в это время лично провожал старшего лейтенанта до машины. Тот протянул ему на прощание руку, оглянулся на меня и сказал Сорокину:

— Подержите его где-нибудь несколько дней, я пришлю за ним конвой.

И все! Уехал! Он уехал на моих глазах, увозя в портфеле мою судьбу.

С той минуты и до дня отправки батальона прошла неделя. Усилия подполковника оправдали себя, и нас в середине декабря отпустили восвояси. До самого того дня, до самой минуты, когда мы ввалились в вагон, я жил словно окруженный вакуумным коконом. Снаружи что-то происходило, текла какая-то жизнь, но все это было для меня далеким и почти нереальным. Внутренность моего кокона была заполнена лишь одним — ожиданием. Я что-то ел, что-то пил, по ночам иногда даже удавалось заснуть ненадолго, но все это мало занимало меня. Единственно, чем я в то время был по-настоящему занят, так это ожиданием. Каждую минуту и днем и ночью я беспрерывно ждал конвоя. За одну неделю я, еще не успев повзрослеть, уже успел состариться.

В день отправки я командовал погрузкой остатков зампотеховского склада, когда ко мне на «рампу» взлетел командирский «уазик». Сорокин приоткрыл дверку и, не вылезая из машины, пророкотал михайловским басом:

— Ну, Виталик, готовься. Я позвонил в дивизию, тебя ждут.

Сказав это, подполковник тут же уехал. То есть приезжал он специально ради того, чтобы напоследок еще раз ударить меня. Сколько же в нем должно было скопиться ненависти к двадцатилетнему мальчишке, чтобы в суматошный день отправки улучить минутку для последней мести. Ненавидел, а расправиться не решился — не посмел нарушить армейский закон и создать своими руками для дивизии ЧП. Я это понял по его деланно веселому тону. Ко мне стала возвращаться жизнь

По приезде в часть я узнал, что никаких бумаг из дивизии на того прапорщика, он служил в нашем батальоне, не поступало и вообще никто ни про какое избиение солдата не знает. Тогда я понял, что посланные мной документы по звонку Сорокина перехватили в штабе дивизии.

* * *