Армия теней

— Во время «Странной войны», как мне кажется, мы думали, что захватим множество пленных. Для них был создан большой центр в этой части страны. Конечно, из немцев туда ни один не попал. А теперь он пригодился.

— Настоящая удача, как вы сказали, — предположил Жербье.

— Это вы сказали, месье, вы сказали, — воскликнул жандарм.

Водитель вскарабкался назад на сидение. Машина дала ход. Дождь продолжал поливать поля Лимузена.

II

Жербье, без наручников, но стоя, ждал, пока комендант лагеря обратится к нему. Комендант читал досье Жербье. Время от времени он нажимал большим пальцем левой руки на щеку и медленно убирал его. Эта толстая, мягкая и нездоровая плоть несколько секунд белела, а затем снова становилась красной как старая свекла, теряя эластичность. Это движение определяло темп замечаний коменданта.

— Та же самая старая история, — думал он про себя. — Мы не знаем, ни кого получаем, ни как с ними обходиться.

Он вздохнул, вспомнив довоенное время, когда был тюремным надзирателем. Тогда его интересовало лишь получение своего процента от поставок в тюрьму продовольствия. Больше трудностей не было. Сами заключенные делились на определенные категории, и для каждой категории были свои правила обращения. Теперь, напротив, можно было здорово заработать на лагерных пайках (за этим никто не следил), но зато сортировка людей причиняла ужасную головную боль. Прибывающие без суда, без приговора оставались за решеткой на неопределенный срок. Другие, с ужасными приговорами, оказывались на воле быстро и получали влияние в департаменте, в региональной префектуре и даже в Виши.

Комендант не смотрел на Жербье. Он отказался от мысли составлять мнение о людях по их внешнему виду и одежде. Он пытался читать между строчек полицейского досье, которое жандармы передали ему в тот же момент, когда ввели заключенного.

— Независимый характер, быстрый ум, спокойная и ироничная позиция, — читал комендант. И сразу переводил: «Сломать его». Затем: «Опытный инженер по мостам и автодорогам», и, с пальцем на щеке, комендант сказал бы сам себе: «Сберечь его».

«Подозревается в операциях голлистского Сопротивления». «Сломать его, сломать его».

Но сразу же за этим: «Освобожден за недостатком улик». — Влияние, влияние, сказал про себя комендант — сберечь его.

Большой палец коменданта уткнулся еще глубже в жирную щеку. Жербье показалось, что щека больше не вернется в свое первоначальное положение. Но отёк постепенно рассосался. Затем комендант заявил с некоторой торжественностью:

— Я собираюсь определить вас в барак, который предназначался для немецких офицеров.

— Благодарю за честь, — ответил Жербье.

В первый раз комендант посмотрел вверх, своим размытым и тяжелым взглядом человека, который слишком много ест, в лицо своего нового заключенного.

Тот улыбнулся, вернее, наполовину улыбнулся — губы его оставались тонкими и сжатыми.

— Сберечь его, да, — подумал комендант, — но следить за ним.

III

Кастелян выдал Жербье башмаки на деревянной подошве и красную домотканую тюремную робу.

— Это предназначалось, — начал он, — для…

— Для немецких заключенных, я знаю, — ответил Жербье.

Он взял одежду и натянул старую робу. Затем, на выходе из каптерки, он окинул взглядом весь лагерь. Это было ровное, поросшее травой плато, окруженное неровностями обычного необитаемого ландшафта. Дождик все еще моросил с низкого неба. Приближался вечер. Уже зажглись прожекторы, ярко освещавшие ряды колючей проволоки и патрульную дорожку между ними. Но строения на другой стороне от плато оставались темными. Жербье направился в одно из самых маленьких из них.

IV

В камере было пять красных старых роб.

Полковник, аптекарь и коммивояжер сидели, скрестив ноги у двери, и играли в домино кусочками картона на дне перевернутого котелка. Два других заключенных сидели в дальнем углу камеры, негромко переговариваясь.

Армель растянулся на своей соломенной постели, завернутый в одно лишь одеяло, полагавшееся заключенным. Легрэн накинул поверх него еще свое одеяло, но оно не спасало Армеля от дрожи. Он, похоже, потерял много крови за этот день. Его светлые волосы слиплись от лихорадочного пота. Его бесплотное лицо несло на себе выражение не слишком выделявшейся, но неизменной мягкости.

— Я заверяю тебя, Роже, я заверяю, что если бы только у тебя была вера, ты уже не был бы несчастлив оттого, что ты больше не можешь принимать участие в восстании, — шептал Армель.

— Но я хочу, я хочу, — сказал Легрэн.

Он сжал тонкие кулаки, и своего рода хрип вырвался из его больной груди. Он сердито заключил:

«Когда ты попал сюда, тебе было двадцать лет, а мне семнадцать. Мы были здоровы, мы не сделали никому ничего плохого, все, что мы хотели — чтобы нас оставили в покое. Посмотри на нас сегодня. И на все, что происходит вокруг нас. Я уже даже не понимаю, что что-то существует, и что Бог есть».

Армель закрыл глаза. Его черты казались скрытыми внутренними мучениями и наступающей темнотой.

— Только с Богом можно все постичь, — ответил он.