Армия жизни

Наш мир — вариантнее (простите за такое слово), чем мир, в котором живут они и который когда-то покинули мы. Если что-то нехорошее случается у нас в настоящем, мы можем зацепиться за какие-нибудь хорошие воспоминания и по ним, как по лестнице, перешагнуть в будущее. Мы можем уйти в работу, окунуться с головой в отделку квартиры, забыться над хорошей книгой. В этом отношении тем, у кого еще мало воспоминаний, намного тяжелей. Самая незначительная (на наш, наученный житейским опытом взгляд) сопротивляемость среде становится для подростка катастрофой, приобретает почти космические масштабы. Это для нас, сегодняшних, всякие там детские беды — просто укус какой-нибудь букашки. Для них эта букашка видна, как сквозь стекло микроскопа: огромное мохнатое чудище с немыслимым количеством глаз и лап.

Вспоминая сейчас историю, случившуюся среди бела дня в кустах у реки, я все больше думаю о том, что способность уткнуться глазами в стекло этого «детского» микроскопа, увидеть, понять и помочь — не прихоть или игра, а общественная необходимость, обязанность, долг всех, кто так или иначе связан с воспитанием подростков.

А кто из нас не связан?..

Ведь в том, что случилось в Тамбове (назову, наконец, город, да и реку Цну, над которой все и произошло), кроме вины Хлыбова и беды Зыбина, есть и наша вина.

Еще не совершив преступления, Андрей Хлыбов летел к нему всю последнюю неделю (от дня умысла до дня исполнения), как самолет с поврежденным двигателем на запасной аэродром.

Я усиленно искал тех, кто видел или мог видеть Хлыбова в ту последнюю неделю. Мне хотелось понять, читали ли что-нибудь необычное в его глазах, походке, наклоне головы, взмахе руки при ходьбе. Ведь человек, задумавший совершить убийство, должен чем-то отличаться от человека, у которого только и забот, чтобы не пропустить новый фильм.

В один из этих дней его случайно на улице встретила классный руководитель. По ее словам, Андрей был таким же, как всегда, — ни дерзким, ни мягким, ни остроумным, ни тупым, ни двоечником, ни отличником. Она, правда, вспоминала, что Андрей сказал, что хочет купить собаку, обязательно большую, спрашивал, какую лучше. Родители заметили только то, что он «был необыкновенно возбужден». Встретил я человека, который мог предположить, что Андрей задумал что-то нехорошее. Андрей так прямо и сказал ему: «Мне надо с одним человеком рассчитаться». Куда уж дальше! Но взывать к гражданской совести этого семиклассника из соседней школы я не собираюсь: слишком далеко «рассчитаться» от «убить» и «убить» на словах от «убить» кухонным ножом.

Но что там эта последняя неделя! Мне хотелось добраться до большего. Хоть кто-то замечал, видел, чувствовал, что в течение года подросток приходит то с синяком под глазом, то со ссадинами на щеке, то — хуже — мнется и никак не может переступить порог подъезда?

Вячеслав Иванович, отец Андрея, руководитель отдела НИИ, сказал, что и замечали, и видели, и спрашивали. Сын рассказывал, что какая-то совершенно незнакомая компания ребят напала, потребовала вечные «20 копеек», пришлось защищаться, и так далее, и так далее. То есть рассказывал все, кроме правды.

Я спросил: «Почему?» Вячеслав Иванович пожал плечами, горестно усмехнулся. И я вдруг понял, что вопрос мой не только бестактен, но он и до чрезвычайности дилетантский. Даже в мальчишеских младшеклассных драках грозятся позвать на помощь старшего брата, реального или с картинки на обложке «Пограничника». Родителей — нет, никогда. Разве что самые отсталые ябеды, рискнувшие обрушить на свою голову позор предательства.

Дальше — пойдем по классическому кругу — школа.

Просидев несколько часов в школе, я понял, что отрицательная характеристика на Хлыбова — скорее дань правилам игры, при которой в суд пишут, что человек с детства вешает котов, а, допустим, в общество охраны животных, — что у человека в квартире целый санаторий для бездомных кошек.

Да, он действительно учился неважно, но не настолько, чтобы кидаться с ножом на прохожих. Некоторые мальчики в этом возрасте начинают курить, выпивать, а за Андреем этого никто не замечал. Очень болезненно переживал он каждую полученную двойку, даже дневник прятал. И очень расстраивался, когда в дневник сразу проставляли все двойки, полученные раньше. То ли боялся родителей, то ли стеснялся, то ли еще что… Имел общественное поручение — отвечал за сохранность мебели: стулья, табуретки. Чтобы его кто-то бил? На улице? Никогда не жаловался.

Тот же вопрос я задал его одноклассникам. Они задумались, вспоминая, видел ли кто его с фонарем под глазом или с перебитой губой, потом честно признались, что если бы даже и увидели, то не заметили. «Как это так? Увидели бы, а не заметили?» — не понял я. Мне объяснили, что таким он был: незаметным, «совсем дитя», «ничего мужского».

Мог бы спастись еще и улицей. Ведь улица не только кого-то калечит (откуда-то взялось это как бы неоспоримое мнение), но иногда поддерживает — это чаще — в самые трудные минуты. Если, допустим, была компания Зыбина, то почему бы не быть компании Хлыбова?