– Нет, я оставил ее сегодня дома, думаю, она на меня сильно обидится за сегодняшний день.
– И я прекрасно ее пойму: пропустить такое!
– Но я хотел все внимание посвятить тебе. Только тебе.
Он улыбнулся. «Гусиные лапки» делали его еще привлекательнее.
– Пойду принесу нам устриц. Ты по-прежнему заправляешься апельсиновым соком?
– Нет, сегодня я хочу колу. Сегодня у меня все шиворот-навыворот.
Он ушел, смеясь. Джинсы ему тоже были очень «к лицу».
Мы как раз проплывали мимо оконечности мыса Ферре – длинного языка почти дикой земли, вторгнувшегося в морской простор и словно воплощавшего конец мира, – когда Максим взял меня за руку. Чисто рефлекторно я отдернула ее, только потом оценив недопустимую резкость своего жеста.
– Прости, я не ожидала…
– Все в порядке, я понимаю. Я сам стал инвалидом в области чувств.
Мы, кажется, вошли в зону турбулентности. И я не имела в виду море.
– Я один вот уже три года, я даже не уверен, что все еще умею целоваться! – рассмеялся он.
– Три года?
– Да. Никого с момента разрыва с матерью моей дочери.
– Добровольный выбор?
– Да. Мне нужно было вновь обрести себя и посвятить все свое время дочери: она очень тяжело переживала наше расставание. И я ждал зова сердца.
Не спуская с меня глаз, он снова положил руку на мою. На этот раз я не осмелилась ее убрать.
Мы продолжали сидеть так какое-то время, безмолвные, впечатленные расстилавшимся перед нами потрясающим видом. Ветер покрывал воду мелкой рябью, в которой отражалось заходящее солнце, а сбоку вырисовывалась величественная гряда дюны Пила. Давно, очень давно я не ощущала себя настолько внутренне свободной.
Максим казался таким же сосредоточенным, как и я. Он сидел по-турецки, поджав ноги, закрыв глаза и подставив лицо ветру.
– Просто фантастика, да?
Он кивнул без единого слова.
– И как тебе пришла в голову эта мысль?
Нет ответа. Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами, рука его вцепилась в мою.
– Максим?
Он повернул голову и открыл глаза. В них можно было отчетливо прочитать: «Съеденные устрицы отчаянно просятся на свободу». Я начала нервно смеяться.
– О, черт, да у тебя морская болезнь! Держись, мы почти приехали. Смотри прямо перед собой и старайся дышать поглубже!
До причала он оставался совершенно неподвижным. И смертельно бледным. Издалека люди могли его принять за носовую фигуру. При высадке он первым ступил на твердую землю, и на лице его отразилось неимоверное облегчение. Когда он помогал мне спускаться, его щеки уже порозовели.
– Прости, мне очень жаль, – проговорил Максим, когда мы стали удаляться от его кошмара.
– Не извиняйся, твоя задумка и в самом деле была прекрасной. Будь уверен, я никогда не забуду этот вечер.