Аромат смерти

Но я, будучи бестелесным наблюдателем, не прекратил своего существования, продолжая все видеть глазами души Морина, все не покидавшей тот скрюченный обрубок, что когда-то назывался человеческим телом. Я видел, как Лебран поспешно поднял оружие, подтащил тело к высокой стене и принялся копать. Его тощую фигурку сотрясала свирепая сила.

Он вырыл небольшую могилу у корней винограда и разбросал оставшиеся комья земли по всему саду. Тело Морина было неподвижно, и влажная земля покрыла его еще теплую плоть.

Наступил сон…

Спустя некоторое время — время было все и ничего, — тело остыло, и земляные черви начали свою работу, миллиарды бактерий-сапрофитов принялись усердно и слепо разлагать его на углекислый газ, азот и другие вещества, перемешивая их с небесной влагой. А срезанные лопатой корни винограда сорта винифера росли, удлинялись, жадно всасывали эту кашицу и наливались соком.

Всю зиму виноград питался и рос на соках из тела Теофила Морина… Время было ничто, и мертвая ткань удобрила почву, на которой произрастает все живое. На весеннем солнце соки Морина пропитали все стебли и листья живого винограда и его зеленые ягоды, набухавшие и зревшие в теплых солнечных лучах…

Я чувствовал, что мой сон длиной в год, час или секунду подходит к концу, а мое сознание стало работать с еще большей быстротой.

Лебран вернулся к винограду и приказал собрать ягоды и отжать сок. Когда сок перебродил, вино выдержали, залили в бутылки и положили дозревать в погреб.

Что за первобытное тщеславие: цивилизованный человек, называющий себя аристократом, попал под влияние отвратительного инстинкта, который заставлял первобытных людей поедать тела собственных врагов в надежде обрести их силу. Нет, это была чистая бравада, садистское ликование — объявить самому себе, что ты не боишься быть наказанным за содеянное зло.

Но, впитав соки, виноград унаследовал и необычную силу Теофила Морина, чей неуспокоившийся и мятежный дух преследует мое сознание.

Два года лежало вино… Время не существовало… Я знал свое прошлое, то недалекое прошлое, когда сопровождал Лебрана в погреб, вернулся вместе с ним в столовую, принял из его руки наполненный бокал и увидел, как его голова тяжело упала на грудь, открыв лысину в кольце седых волос…

И я поднял свою голову, лежавшую на руках. Время ничего не значило, и долгий сон, сон длиной в три года, длился всего несколько секунд.

Я посмотрел на часы. Должно быть, прошло около минуты.

Обойдя стол, я потряс Лебрана за плечо.

Его голова вяло качнулась, но сердце все еще билось. Я решил, что Лебран находится в алкогольной коме.

Я знал, что мне надо делать, и хотя это могло быть лишь желанием убедить самого себя, что я просто увидел пьяный сон, который не имеет ничего общего с правдой, глубоко проникся чувством некоего долга.

Дом был тих, никаких признаков присутствия Элоизы или слуг.

Полный месяц поднимался в холодное ноябрьское небо, давая достаточно света для поисков. В багажнике моей машины, которую оставил на дороге недалеко от дома, лежала лопатка для снега. Я вытащил ее, не колеблясь, направился к одному из кустов винограда у юго-западной стены и принялся копать, аккуратно снимая каждый пласт земли.

Шести дюймов было достаточно. При свете своего фонарика я разглядел обрывки одежды и потемневшие останки, еще не востребованные плодородной землей, прочно державшейся за обнаруженные мною кости.

Я встал на колени и почувствовал прохладную сырость земли.

— Молишься за его душу, дружок?

У меня были все основания испугаться, но я почему-то даже не удивился. Я встал и повернулся лицом к Лебрану.

Лезвие его шпаги-палки было направлено на меня.

— Настало время, — добавил он, — помолиться и за свою.

В обманчивом лунном свете он казался еще выше и тоньше.

— Вино было замечательно, — ответил я. — Ты позаботился, чтобы твой виноградник питала хорошо удобренная почва.

— Буду рад познакомить тебя с другим моим изобретением. Сюда, прошу тебя. Трое моих слуг уехали в город сразу же после обеда, так что если тебе хочется привлечь чье-либо внимание…

Он шел сзади и немного сбоку от меня. Я оглянулся, улыбаясь.

— Это тебе нужна помощь, Лебран, не мне. Ты, может быть, не совсем нормален, но, думаю, тебе по-прежнему дорога собственная шея. Моей компании известно, где я.

— Может, и так. Но я отведу твою машину и брошу где-нибудь подальше отсюда. Ты покинул наш дом — и исчез! Неразрешимая загадка. И тело твое не найдут.

— А Элоиза?

— Моя молчунья безразлична и равнодушна ко всему…

Я был уверен, что в какой-то момент смог бы увернуться от шпаги Лебрана и обезоружить его. Но любопытство (отнюдь не страх) не позволило мне это сделать. Мы прошли через низкую арку в дальнем конце сада и оказались в тени длинного, похожего на амбар деревянного строения.

А Лебран говорил. О своей великой, но безответной любви к дочери, об особых ее прелестях и о тех муках, которые он испытывал, когда она удостаивала своим вниманием молодых людей; о тех любовных наказаниях, которым он предавал ее тело… Я не помню всех деталей. Весь рассказ был бесконечно трогателен и безгранично отвратителен.