Ароматы кофе

Часами я бродил по улицам Восточного Лондона, не в силах оторвать глаз от происходящего. Это было похоже на какой-то кошмар. Воздух был наполнен сочными ароматами фруктов и цитрусов, паленого дерева и кожи. Мои легкие были настолько переполнены ими, что через какое-то время я уже не мог это больше воспринимать. Как вдруг, дразня, налетал ветер, порывом выдувало запах, прочищая глотку, и снова наполняя вернувшееся обоняние ароматом горящего кофе.

А вслед за этим ароматом надвигалось нечто темное: усиливалась горечь, по мере того, как зерна превращались в угли, и угли сгорали — потрескивая, тая, ссыпаясь в кучи горячей золы.

Я чувствовал, как бразильский, венесуэльский, кенийский, ямайкский кофе, даже «мокка» — все сгорает в этих кострах. Миллион чашек кофе, сожженных, будто бы ради подношения какому-то жуткому новому божеству.

В мою бытность в Эфиопии, когда я стал понемногу учить язык галла, деревенские дети поведали мне сказки, которые им рассказывали бабушки. Одна была про то, откуда взялся кофе, — не похожая на привычный арабский миф о пастухе, который заметил, что козы его сделались резвей обычного, а очень-очень древний.

Много столетий тому назад жила-была великая волшебница, которая умела разговаривать с зар,духами, которые правили нашим миром — вернее, вносили в него беспорядок. Когда эта волшебница умерла, небесный бог опечалился, потому что теперь не было никого, столь могущественного, чтобы держать этих духов в узде. Горькие божьи слезы окропили могилу волшебницы, и в том месте, куда падала слезинка, поднимался из земли кофейный куст.

Порой, когда жители деревни поили друг друга кофе, они как тост оглашали эту легенду.

Вода в реке подо мной, казалось, вот-вот закипит. Вкусим же и мы от горьких божьих слез.

Глава восемьдесят первая

К Пинкеру я больше не вернулся. Но недели через две, когда я уже запирал дверь кафе, в дверь кто-то постучал.

— У нас закрыто!

— Это я, — услышал я слабый голос.

Я открыл дверь. Она была в пальто, на тротуаре стоял ее саквояж.

— Я приехала на кэбе, — сказала она, — и уже отослала его. Можно мне войти?

— Конечно! — Я бросил взгляд на ее сумку. — Куда это ты собралась?

— Сюда, — сказала она. — Конечно, если ты меня примешь.

Я готовил кофе, а она рассказывала, что произошло.

— Мы с Артуром поскандалили. Каждый друг другу наговорил столько всего… Ну, ты сам знаешь, как я могу разойтись. Я сказала ему, что его целиком и полностью сделал мой отец, и впервые Артур вышел из себя.

— Он ударил тебя?

Она кивнула:

— Хоть и не так больно, но больше жить с ним я не хочу.

Я подумал: как это странно — после всего того, что случилось, после избиения женщин полицейскими, высокомерных речей, грубости парламентских распорядителей, после брачного насилия, — потребовалась всего лишь легкая, в сердцах нанесенная пощечина, чтобы наконец подвести черту.

Как будто читая мои мысли, она сказала:

— Понимаешь, он нарушил свой кодекс чести. Или я вынудила его нарушить.

— И как же ты теперь?

— Останусь здесь — если не возражаешь.

— Я? Разумеется, нет. Я даже очень этому рад.

— При этом, Роберт, надеюсь, ты понимаешь, отношения между нами должны быть строго корректными. Со стороны пусть болтают все что угодно, но мы по отношению друг к другу должны вести себя безупречно.

— Ладно, — вздохнул я.

— И не смотри на меня так! Кажется, в этой ситуации с Артуром, ребенком и доктором Мейхьюзом я наверное вообще ни на что не гожусь.

— Тебе надо отдохнуть. И тогда, после…

— Нет, Роберт. Не буду зря тебя обнадеживать. Если сочтешь, что тебе трудно быть мне просто другом, просто скажи, и я отправлюсь жить куда-нибудь в другое место.

— При чем тут доктор Мейхьюз? — позже спросил я ее.

— В каком смысле?

— Ты сказала, что в ситуации с Артуром и ребенком и доктором Мейхьюзом ты лишилась интереса к интимным отношениям. Первые два компонента я могу понять. Просто интересно, при чем здесь третий?

— А… — Она опустила глаза, но голос ее при этом не дрогнул. — Разве тебе не сказали, мне вынесли диагноз — истерия?

— Да, слыхал. Но это, разумеется, полный вздор. Более уравновешенной истерички я в жизни не встречал.

— Нет, Роберт. Ничего не поделаешь, они оказались правы. Я даже лечилась у одного специалиста.

— Лечилась? Каким образом?

Она не сразу ответила. Через некоторое время сказала:

— У них такая электромашина… основанная на принципе вибрации. Она освобождает от истерии. У пациента возникают такие… конвульсии. У врачей это называется пароксизм. Я чувствовала себя совершенно разбитой. По этому признаку они определяют, есть истерия или нет. Этот пароксизм — доказательство.

Я стал подробней расспрашивать ее, и мало-помалу начал понимать, что именно они с ней проделывали.

— Но Эмили, — сказал я, когда она закончила свой рассказ, — это вовсе не истерия. Это просто то, что должна ощущать женщина в постели с любовником.

— Не может быть.

— Ах, Эмили. Послушай…

— Нет, Роберт, честное слово, я больше не хочу говорить на эту тему.