Арсен Люпен

Сарек увидит в год четырнадцать и третий
Погибшие суда, стенания и страх,
Там будут стрелы, яд и пыточные клети,
Четыре женщины на четырех крестах
И тридцать трупов в тридцати гробах.

И Авель Каина пред матерью убьет,

Когда же их отец, по крови – древний гот,
Жестокосердный принц, перст рока вечно юный,
Предав мученьям медленным, прольет
Своей супруги кровь в вечерний час июня,
Там, где запрятан клад, вдруг забушует пламень,
И вздыбится земля, взметнется круговерть.
И человек тогда вновь обретет тот камень,
Что варвары, украв, зарыли в эту твердь,
Тот Божий Камень, что дарует жизнь иль смерть.

Дон Луис Перенна начал чтение выспренне, подчеркивая глупость текста и банальность рифм. Закончил же читать он глухо, почти шепотом, перешедшим в жуткую тишину. Происшедшее встало перед слушателями во всем своем ужасе.

Через несколько секунд он снова заговорил:

– Теперь вам ясно развитие событий, не так ли? Вам, Стефан, – вы ведь сами оказались жертвой и знали остальных или по крайней мере были с ними знакомы? Вам тоже, Патрис? В пятнадцатом веке нищий полусвихнувшийся монах, одолеваемый адскими видениями, изливает свои кошмары в якобы пророческом стихе: мы можем назвать его лишь галиматьей, пророчество не основано ни на каких серьезных данных; каждая его деталь вызвана к жизни лишь требованиями рифмы или метра; с точки зрения реальности он явно значит для поэта не больше, чем если бы он наугад вытаскивал слова из своей поэтической мошны. История Божьего Камня, предания и легенды – ничто не дает ему ни малейших оснований для пророчества. Этот славный малый извлек пророчество из собственной головы, не имея в виду ничего дурного – просто чтобы поместить какой-нибудь текст на полях мрачного рисунка, выполненного им с такой тщательностью. Но он так доволен своим сочинением, что берет на себя труд нацарапать чем-то острым несколько строк на одном из столбов Дольмена Фей.

А четыре века спустя страница с пророчеством попадает в руки сверхбоша – тщеславного и безумного маньяка-убийцы. Что же увидел сверхбош? Забавную детскую фантазию? Ничего не значащую причуду? Отнюдь. Он увидел в пророчестве в высшей степени интересный документ – из тех, что, видимо, изучают другие его соотечественники-сверхбоши, с тою лишь разницей, что у этого документа прекрасное происхождение. Это – Ветхий Завет, Священная Книга, объясняющая и комментирующая закон Сарека! Это евангелие Божьего Камня! И это евангелие указывает на него, Ворского, на сверхбоша, как на мессию, призванного вершить волю провидения.

Для Ворского тут никакой ошибки нет и быть не может. Разумеется, дело ему по душе, поскольку речь идет о том, чтобы похитить богатство и власть. Но этот вопрос уходит на второй план. Прежде всего он подчиняется мистическому порыву расы, верующей в свое предназначение и кичащейся тем, что она всегда выполняет свою миссию – нести духовное возрождение, равно как грабить, жечь и убивать. А свою миссию Ворский увидел написанной черным по белому в пророчестве брата Тома. Брат Тома недвусмысленно говорит ему, что он должен делать, и ясно называет его, Ворского, избранником судьбы. Разве он не сын короля, то есть «принца», «по крови древний гот»? Разве родом он не из тех краев, откуда «варвары» похитили Божий Камень? Разве нет у него жены, которая, согласно предсказанию ясновидящих, должна погибнуть на кресте? Разве нет у него двух сыновей – одного мягкого и ласкового, как Авель, и другого – грубого, злого и необузданного, как Каин?

Этих доказательств ему достаточно. Отныне у него в кармане лежит мобилизационное предписание, путевой листок. Боги ясно указали ему пункт назначения, и он отправился. На пути ему попадается несколько живых людей. Тем лучше! Это – часть его программы. Вот когда все эти живые люди будут уничтожены, причем тем способом, который указал брат Тома, его задача будет выполнена: Божий Камень будет освобожден, а он, Ворский, орудие рока, коронован на царство. Так засучим же рукава, возьмем добрый мясницкий нож – и за дело! Ворский собирается воплощать в реальность кошмары брата Тома.

17. «Жестокосердный принц, перст рока…»

Дон Луис снова обратился к Ворскому:

– Ты согласен со мной, приятель? Все, что я говорю, является точным отражением истины, не так ли?

Ворский висел с закрытыми глазами, голова его поникла на грудь, на лбу вздулись жилы. Чтобы пресечь в зародыше любое вмешательство Стефана, дон Луис воскликнул: