Арт-терапия женских проблем

Данный рисунок (рисунок 3) я сделала в апреле 2007 г. на трехдневном семинаре по арт-терапии «Вкус и цвет моей жизни». Тренинг Варвары Сидоровой и Анны Гарафеевой представлял собой клиентскую программу в рамках терапии искусствами. В течение трех дней мы двигались от прошлого через настоящее к будущему, попутно прорабатывая при помощи разных видов искусства – танца, письма (сказки), рисунка, лепки, движения под музыку и пр. – разные проблемные узлы. Вторая половина последнего дня была отведена синтезу – зал был поделен на три части (прошлое, настоящее, будущее), каждая из нас (группа была женской) должна была найти свое место в пространстве и сделать рисунок, восстанавливающий непрерывность оси времени. В предыдущий день, работая с линией своей жизни, я выяснила, что она начинается задолго до моего рождения, идет от бабушек и дедушек; я чувствовала там проблемную область, что-то непонятное, требующее решения. Поэтому я расположилась в отдаленном прошлом и попыталась понять, что именно меня беспокоит. Я рисовала пастелью – ощутимо «детский» материал (в возрасте 4–5 лет меня водили в изостудию в Историческом музее). Сначала на рисунке в нижнем левом углу появилась темная область – кресты и могилы. Затем справа – мои «ресурсы» (в основном детские вещи – гранаты и орехи из дедушкиного сада, море и пр.). А затем – неожиданно для меня – весь рисунок был залит солнцем; внизу него «сами собой» нарисовались солнечные руки. Эти руки как будто «высветлили» темную область. Кладбище на рисунке осталось – но оно оказалось закрыто забором (с калиткой). Я отчетливо проассоциировала свет с «непростым» прошлым моей семьи, откуда вдруг пришла колоссальная поддержка. Ладони вытолкнули меня через пространство зала, сквозь точку разрыва между прошлым и настоящим, которую я отчетливо ощущала (поэтому и расположилась изначально во времени «до рождения»). Эти руки были руками моих предков, которые как будто говорили мне: «Мы ушли – но мы не мертвецы из фильмов ужасов, мы остались теми же самыми людьми, какими были при жизни, и мы поддерживаем тебя». В этот момент я перестала панически бояться смерти.

Опыт, полученный мною на арт-терапевтическом тренинге, был одним из самых удивительных в моей жизни. Во время шеринга вся группа собралась у моего рисунка – многим хотелось унести его с собой, настолько он был ресурсным. Затем я несколько раз «спонтанно» рисовала, но никогда больше не получала доступа к столь мощным ресурсам. В обычной жизни я не рисую, так что этот опыт для меня был отчетливо связан с «детским» состоянием. Я не пыталась его продлить или повторить, а решила оставить «чудом» за пределами рефлексии – сродни тем таинствам, которые существуют в церковной практике.

Сопоставляя метод арт-терапии с другими знакомыми мне способами восприятия, получения и переработки визуальной и иной креативной информации, я прихожу к выводу о существенной разнице между нею и побочными терапевтическими эффектами разнообразных занятий искусствами. Подобные выводы делались уже неоднократно (о делении на «фототерапию» и «терапевтическую фотографию» см. у Weiser, 2001), хотя я вижу здесь материал для более развернутых сопоставлений. Мне кажется не вполне верным резкое противопоставление (у некоторых исследователей) искусства, религии и терапии. Скорее, мне видится необходимым четче разграничить разные области работы с человеческим бессознательным, учитывая исторический аспект вопроса, а также используя возможность их взаимодополняемости, взаимодействия.

Рис. 3. Рисунок с семинара «Вкус и цвет моей жизни» (ведущие Варвара Сидорова и Анна Гарафеева, 2007)

Мой второй вывод касается сопоставления рисунка и фотографии. От собственной работы – в рамках уже не теории, а терапии – у меня сложилось ощущение, что фотография дает намного более сильный контакт с эмоциями, чувствами, ощущениями, помогает назвать и вывести их на поверхность, но она же может ненароком вызвать к жизни чрезмерно травматический опыт. Что касается рисунка, то здесь контакт с областью бессознательного представляется более «защищенным», вызываемые им чувства – менее обнаженными. Думается, что особенности устройства фотографии, спонтанность этого «слепка с реальности», его изначальная незакодированность делают иногда контакт с собой слишком резким и быстрым. Рисунок дает более длительное, протяженное и при этом менее рефлексивное, менее завязанное на текст и нарратив взаимодействие с собственной душой[12].

Итоги