Артамошка Лузин. Албазинская крепость

Медведь потянул воздух, почуял запах человеческого жилья. Оглядываясь по сторонам, он косолапо зашагал к чумам. Людей в чумах не было. Мужчины ушли на охоту, а женщины — копать сладкие коренья. Медведь сорвал кожаную покрышку чума, наступил на нее задними лапами и разорвал ее на мелкие куски. Разбросал шесты, разодрал одежды и постели, сшитые из шкур зверей, а заячье одеяло трепал до тех пор, пока не разлетелось оно по ветру пушистыми клочьями. Злобно ринулся медведь ко второму чуму; из него с визгом вылетела взлохмаченная, перепуганная собачонка. Медведь одним прыжком догнал ее, и покатилась она под откос вместе с комьями глины.

Медведь оглядел разрушенное, повернулся и торопливо зашагал в тайгу.

Вечером вернулись люди. Старый эвенк Панака сказал:

— Гость был, самый дорогой гость — дедушка-медведь.

— Плохо мы угостили гостя, — вздохнул старший сын, Одой.

— Сердитый ушел гость, — согласился огорченный Панака.

Младший сын, любимец Чалык, пытливо рассматривал на густой траве отпечатки медвежьих лап. Чалык ростом мал, но широк в плечах и крепок телом, как медвежонок. Скуластое лицо его обветрилось, а щеки рдели цветом спелой брусники, под черными полосками бровей искрились узенькими прорезями раскосые, с хитрецой глаза. Длинные волосы были заплетены в тугую косичку; лишь спереди нечесаные пряди выбивались из-под малахая — шапки и падали на лицо. Чалык смахивал их рукой и тщательно подтыкал пальцами обратно под малахай.

Старый Панака радовался. Когда Чалыка не было в чуме, хвастливо говорил:

«Будет парнишка настоящий охотник: шаг у него шибко ладный — неслышно топает, лисица — и та не может учуять его».

Мать торопливо добавляла:

«Птичий глаз у нашего сына, цепкие руки, как лапки у белки, а быстроног, как дикий олень»…

Чалык все еще рассматривал медвежьи следы и шлепал себя шершавой рукой то по лбу, то по щеке, чтобы убить кровопийцу-комара.

Как настоящий охотник, Чалык носил высокие — выше колен — унты[5], легкую короткую парку[6] и кожаные штаны. На тонком пояске красовался подаренный отцом острый охотничий нож. И штаны, и унты, и парку шила мать. Она старательно отделала полы парки разноцветными кусочками кожи и опушила узкой полоской лисьего меха, пришила красивые кожаные завязки.

Чалык гордился: такие же парки носили и его отец и старший брат Одой. От плеч по рукавам до самого низа шли ровные разноцветные полоски, а на конце рукавов были наглухо пришиты рукавицы. Если жарко — просунет Чалык руку в дырочку, которая сделана чуть повыше рукавицы; тогда рука очутится на свободе, а рукавица спрячется внутри рукава, и ее не видно. Когда очень жарко или сидит Чалык у костра, он, так же как его отец и брат Одой, снимает парку, и тогда всем виден расшитый бисером, кусочками кожи и мехов нательный нагрудник.

Когда у костра взрослые ведут разговор, Чалык никогда не вмешивается — молчит и слушает; но когда мужчины берут лук и стрелы — Чалык никогда не отстает.

Чалык, поднимаясь с земли, посмотрел еще раз на следы медведя; в глазах его сверкнул огонек.

— Этого медведя я убью!

Потом он подумал, шумно вздохнул и добавил:

— Однако, шибко большой медведь, такого из моего лука не убьешь…

Собаки обнюхивали следы; старые заливались угрожающим лаем, а молодые в страхе поджимали хвосты и вертелись близко около людей.

Женщины костяными иголками торопливо чинили кожаные покрышки чума. На буйного гостя никто не обижался. Все говорили о нем как о лучшем друге, хвалили его ловкость и силу, ласково называли дедушкой.

Только у Чалыка при виде следов огромных лап загорались глаза, рука крепко сжимала лук, и колчан со стрелами слегка дрожал. Маленький охотник сильно волновался.

* * *

…Чумы привели в порядок. В этих двух чумах жили две семьи. В первом — Панака с женой Тыкыльмо и сыном Чалыком. Во втором — старший сын Панаки, Одой, со своей семьей: женой Талачи и маленькой дочкой Литорик, которая спала в берестяной люльке.

На новое место приехали недавно, до этого кочевали по реке Чуне. Кочевали неплохо, но разразилась над стойбищем большая беда: попадали олени, разбежались люди и Панака с Одоем едва-едва спасли от черной болезни[7] всего двадцать оленей из своего стада. На этих оленях и решили кочевать на новое место, подальше от страшной болезни, подальше от черной беды. Долго решали и долго думали, наконец решили кочевать по реке Карапчанке, впадающей в реку Ангару.

Обе семьи собрались в чуме старого Панаки. У очага лежала большая туша мяса только что добытого дикого оленя. В чуме сильно пахло свежей кровью. Усталые охотники бросали на мясо голодные взгляды. Охота была трудной. Раненный тремя стрелами, олень-самец несся быстрее ветра и потерял силы только у далекого Гремучего ручья. В истекающего кровью зверя Чалык успел пустить последнюю стрелу.

С добычей вернулись поздно. Панака взял охотничий нож, отрезал лучший кусок мяса и поднял его над головой.

— Лучшее из нашей добычи отдаю тебе, дедушка-медведь! Не сердись!