Артамошка Лузин. Албазинская крепость

— Тайга люта. Головы свои ломайте, что делать будем. Казаки мы теперь пешие, бывалого человека, умельца подорожного не имеем. Не сгинуть бы в лютой тайге, не лечь бы костьми на каменья острые.

Егорка Ветродуй и дышать боялся — ждал расправы; забился он под нары, чтоб и на глаза казакам не попадаться.

— Ну и зима! Жгуча, да и свирепа. Не только роду человеческому, а даже деревам вековечным жизни нет: трещат, лопаются, стонут от боли… Земля охает под снегом… Река подо льдом беснуется… Сплошная лютость!

Говорил атаман да на казаков посматривал: кто, мол, помирать собрался — помирай скорее, ждать нечего.

— Ведомо ли вам, вольны казаки, — продолжал атаман, — что с позором в Иркутск пойдем, с пустыми руками? Вот как есть, с пустыми руками.

— Пойдем ли? — не вытерпел Ивашка Стрепетов. — Може, к весне все перемрем до единого.

— На все воля божья, — вздохнул кто-то в темном углу.

— Бог-то бог, да сам не будь плох! — засмеялся атаман.

— Спросить бы надо с тебя, коли ты есть атаман! — горячился Ивашка.

— Помолчал бы ты, Ивашка! Не тебя ли в атаманы выбрать? — зашумели казаки. — Прокормимся, ведь не безрукие!

Встал казак Никита Малый. Разгладил жиденькую бороду, шапкой об пол ударил:

— Не гоже казакам горюниться, мы не бабы! Зима от лютости своей вот-вот отойдет, обмякнет. Примечаю это по солнцу да по деревам. А там и весна, распалится река, и поплыли казачки, поплыли!

Загремели голоса:

— Поплыли!

— Река — воля казачья!..

Порешили рекой плыть. Плыть на север, без подарка царю не возвращаться.

И опять потекли злые ночи. Дымились землянки из-под снега, бились люди с буйными ветрами, гонялись, как бешеные, за зверем, тонули в синих снегах.

Добычу тащили в один котел: заяц так заяц, щука так щука, белка так белка — все едино в варево. Если неудача и нет ничего — и то ладно: подтянут казаки потуже пояски, поглотают слюну — и в дрему. Так и жили.

Летели короткие дни, тянулись длинные-предлинные ночи, а там, глянь, весна пришла. Пришла нежданно-негаданно. Только вчера свирепела буря, с ног сшибала казаков, деревья скрипели и стонали жалобно, и вдруг блеснуло яркое солнце, размякли снега, посерели. Снег с деревьев начал падать хлопьями. Дни стали теплее — мороз спадал.

— Ого, — радовались казаки, — никак, зимушка сдавать начинает!

А там и лед на реке почернел, и у берегов блеснули весенние воды. Забили с гор ключи, проснулись, зашумели, забуянили таежные речки, на солнцепеках совсем растаял снег.

— Дощаники сплавные надо мастерить, — распоряжался атаман. — Нельзя мешкать!

Застучали топоры. Казаки у самых берегов рубили гладкоствольный лес, кололи смолистые стволы клиньями на доски, выравнивали топорами. Казак Тимошка Ловкий ходил за главного, поучал, суетился, ругался. Прыгало эхо по реке и тонуло в синих далях.

Целые дни слышны были приказы Тимошки Ловкого:

— Егорке Ветродую да Лукашке Кривому рубить пни сосновые, копать ямы и курить смолу! Ивашке Стрепетову, Никишке Косому да Кузьке Левше, да братьям Петровану с Прокопкой Елкиным идти по засолнечной стороне и сыскать лиственницы с вывертами, чтобы из тех вывертов носы для дощаников поделать можно было!

День и ночь горели костры на берегу. Казаки торопились — плыть думали по первой воде за льдами, уходящими на север.

Но река уже вскрылась, засверкала изумрудной гладью, быстро понеслись белые глыбы вниз по течению, а лодки-дощаники еще не были готовы. Тимошка Ловкий торопил, палкой учил нерадивых да ленивых.

Запах свежей смолы пьянил. На воду спустили три плоскодонных дощаника. Лодки с виду были неказисты, но течи не дали и сидели на реке мелко. Взыграло сердце казачье от радости. Бросали казаки вверх свои шапки, орали так, что земля дрожала.

— Грузи! — скомандовал атаман.

Погрузили казаки свои скудные запасы вяленой рыбы и мяса, что наготовили в путь, побросали в дощаники немудрящие пожитки и поплыли.

Понесла красавица Синяя река кораблики, покатилась казацкая вольная песня. Поплыли казаки медленно. Берега высматривали зорко.

Однажды дневали казаки у зеленого мыса. Чинили дощаники, за птицей, за зверем гонялись по тайге. У кипящего ключика лег на живот Егорка Ветродуй — лег, чтобы воды напиться, и закричал:

— След вижу! Тунгусишек след!

Сбежались казаки — атаман впереди, — припали к земле. Чья-то нога оставила свежие следы на желтом песке у ключа. След оставлен ногой в кожаном мягком унте, с ровненьким рубчиком-швом по краям.

— Отойди, — сердился атаман, — отойди! Затопчете, черти, след!

Атаман пошел, сгибаясь, по следу. Четкие вначале, следы стали едва заметны и наконец совсем исчезли. Вот они опять появились на примятой сухой траве, вот опять четко отпечатались на звериной тропке, но дальше пошли мхи, и следы потерялись.

— Чтоб до захода солнца юрты отыскать! — приказал атаман.

Рассыпались казаки по тайге, каждый кустик высматривали да вынюхивали. Кружились по тайге целый день и к дощаникам пришли ни с чем.

— Неуспех, — сказали казаки.

— Неуспех, — мотнул головой атаман.

На рассвете казаки недалеко от места своего ночлега обнаружили остовы двух эвенкийских чумов. Озлился атаман:

— Проглядел, из-под носа убежали!