Артания

Итания ощутила, как взоры всех на ступенях дворца и даже на площади уперлись в нее. Кровь прилила к щекам, она ощутила подступающий гнев, но сжала кулачки и сказала спокойно:

– Да, отец. Ты прав.

Тцар наклонил голову, а когда поднял, в глазах было странное выражение. И жалость, что варвар исчез с уже добытыми ножнами и рукоятью меча, и… еще что-то в глазах отца удивило Итанию.

– Значит, – проговорил тцар, все замерли, слышно было, как далеко-далеко за городской стеной залаяла собака, – значит, моя дочь свободна от своего слова. Она не обязана больше ждать этого храброго и мужественного человека. Героя, теперь можно признать! Ах да, уже говорил… А раз так, ее рука отныне свободна.

Женихи толкались, выдвигались вперед. У многих на лицах было жадное желание, надежда, что в последний миг выбор может пасть на кого-то из них.

Янкерд сдержанно улыбнулся. Золотые доспехи блестели как жар, блики победно кололи глаза.

– Отец, – сказала Итания громче. – Отец, ты прав, ты прав во всем!.. Герой опоздал, теперь я вольна от своей клятвы ждать его. И от клятвы выйти замуж, едва он явится с найденным мечом. Теперь я свободна… Но разве я давала клятву немедленно выйти за одного из тех, кто сейчас смотрит на меня, как на овцу без пастуха?

На площади в мертвой тиши кто-то ахнул. На него зашикали, на зашикавших зашикали тоже. Волна шума прокатилась в обе стороны и затихла на ступенях дворца и храма.

Тулей нахмурился.

– Дочь, что-то я тебя не понял.

– Отец, – сказала она горячо, – только что закончилось время, которое я обязалась ждать этого… Придона. Теперь я свободна от клятв!.. Но, отец, теперь я хочу ждать его без всяких клятв. Хочу ждать по своей воле. Хочу, чтобы он прискакал на своем горячем коне… и увидел, что я его ждала не как привязанная за шею овца, а как… как…

Жаркая кровь бросилась в ее лицо так, что запылали щеки, а кончики ушей обожгло, как в огне. Она запнулась, глаза беспомощно обшаривали толпу.

Янкерд наклонился к канцлеру и что-то быстро-быстро говорил. Щажард кивнул управляющему, быстро подошел к тцару и стал шептать в ухо. Брови тцара сдвинулись к переносице, глаза сверкнули грозно. В толпе начался шум, сначала недоверчивый, потом народ закричал ликующе, стали выкрикивать имя Итании, призывать на ее голову милость богов, славить, орать ей здравицу и пожелания вечной красоты и молодости.

Тулей смотрел на все исподлобья. Лицо его исказилось гримасой гнева, но в глазах играло грозное веселье. Он выпрямился, став выше ростом, многим в толпе напомнил того героя, что тридцать лет тому ворвался в этот город и с мечом в руке освободил от захватившего тцарский трон чудовища.

– Да, – прорычал он, – да, подумать только, что это – куявы!.. Если поскрести каждого, под шкурой куява окажется артанин?.. Вот оно, вылезло. Барвник, посмотри на эти ликующие морды. Что скажешь?

Барвник сказал хладнокровно:

– Вы приперты к стене, Ваше Величество.

– Приперт?

– Да. Как бы вы ни поступили, все чревато. А вам нужны неприятности?

Тулей смотрел неотрывно на ликующую толпу.

– Они никому не нужны, – ответил он хмуро. – Я не люблю выбирать: или – или. Но если приходится, то лучше я останусь правителем этих людей, что на площади… чем тех, кто отирает стены во дворце.

Иргильда ахнула, посмотрела на него как на покойника. Тулей нахмурился, сказал резко:

– Пусть праздник продолжается, мы возвращаемся. Нам есть о чем поговорить. Очень серьезно.

Во дворце он отослал всех, Итанию кивком пригласил в свои покои. Когда за ними захлопнулась дверь, Итания бросилась ему на шею и жарко расцеловала.

– Отец, я так тебе благодарна!.. Я даже не думала, что ты меня поймешь… и поддержишь!

Тулей поморщился, расцепил ее руки на своей шее, усадил в мягкое глубокое кресло, откуда не сразу выберется, сам отошел за другую сторону стола.

– Я не тебя поддержал, – отрезал он сварливо. – Я послушался криков толпы. Тцар должен слушать эти дикие вопли, иначе толпа звереет, может раздрызгнуть и дворец, и всю страну! Толпе надо не то, что правильно – хрен она понимает, что это, – ей надо то, что покрасивше!.. Прямо артане, дурачье неотесанное…

– Отец, – сказала она жалобно, – но сам ты так не думаешь?

Он развел руками, плюхнулся в кресло. Щеки легли на поднявшиеся плечи, он сразу стал старше, грузнее, тяжелее на подъем.

– Если честно, то артанин и мне нравится… Постой-постой, для тцара личные симпатии – это просто слова!

– Отец, но ты же мой отец!

– Эх, дочь моя… Когда захватываешь престол, то с того момента уже только тцар. Всегда и во всем тцар. Ничто уже не сделаешь по-человечески, а все только по-тцарски, по-тцарски. Так что это было только тцарское решение – позволить тебе ждать этого… артанина. Но, дочь моя…

Голос его стал строже, в нем появились властные нотки, все еще отцовские, но уже охватывающие не только эту комнату, но и дворец, где его слова ловят на лету, всю Куябу, земли Верхней Куявии, Нижней, Прибрежных земель, Сакландию, дальние степи и горные выси, где тоже куявы, для которых он тоже должен быть отцом и правителем.