Артековский закал

— Не святые горшки обжигают! Получится!

— Да нет, Гурий Григорьевич, боюсь я вас подвести, на стройке из меня больше пользы будет, честное слово! Ведь и там нужны люди!

— А здесь, выходит, не нужны?

— Сюда проще найти подходящего комсомольца, у нас их много хороших!

Мы ещё долго доводили один другому свою линию, вместе искали лучший вариант и подходящую кандидатуру. Наконец, сошлись на таком: я периодически буду помогать вожатым музыкой по их заявкам, а останусь работать на стройке — ведь сроки были сжатые.

Вожатыми были назначены комсомольцы Володя Аас, Тамара Кранчевская, Светлана Косова, Лена Гончарова, Иза Рохленко. Наши «старые» вожатые остались инструкторами-наставниками. Володя Дорохин остался старшим вожатым.

Военные артековцы жили по принципу трудовой коммуны А. С. Макаренко, новоприбывшие же жили по упрощённой схеме крымского Артека, — с тем же режимом дня, с теми же традициями.

Вскоре новенькие уже распевали наши артековские песни, скандировали в строю дорохинские речёвки, салютовали по-артековски при встрече.

Мы стали готовиться к традиционному открытию лагеря для новой смены: отремонтировали мачту для флага, готовили концерт, а в долине между двух горных склонов, в Медвежьем логу — готовили костровую площадку. Туда при помощи трактора притащили три большие пихты, подняли их тросом и поставили пирамидой, внизу наложили сушняка.

— Такой иллюминации Артек ещё не видел! — возбуждённо потирал руки Дорохин, посматривая на верхушки сведённых воедино трёх большущих пихт.

В день открытия лагеря на площадке построились пионерские отряды «старого» и «нового» Артека, и на мачте заполыхал наш артековский флаг, — мы увидели, как растёт наша единая семья.

В заключение торжественной части Дорохин объявил:

— Вечером на костровой площадке, в Медвежьем логу состоится торжественный артековский костёр!

Ужинать мы пошли немного раньше и перед закатом солнца все собрались в указанном месте: на зелёных склонах, что амфитеатром окружали долину, разместились артековцы — весёлые, возбуждённые, нетерпеливые. Послышалась команда и несколько костровых с зажжёнными факелами бросились к куче хвороста, и вмиг вся она вспыхнула. Огонь быстро воспламенил пихтовые ветки, распространяясь всё выше и выше, брызгал искрами во все стороны, и вскоре вся пирамида полыхала, словно гигантская свеча. С треском взлетали ввысь золотые искры, казалось, они летят в синее небо к самым звёздам.

Начался концерт, подготовленный общими усилиями. Мы уже хорошо знали свой репертуар, а выступления новеньких слышали впервые, на них, поэтому было сосредоточено всё внимание.

— Композитор Дунаевский, «Моя Москва» в исполнении Нади! — объявил ведущий, неразборчиво назвав фамилию исполнительницы.

На площадку вышла смуглая стройная девушка, сильным открытым голосом начала петь. Эту песню, позже ставшую популярной, мы слушали тогда впервые. Всех волновали суровые, наполненные глубоким патриотизмом слова песни о любви советского народа к родной Москве, о суровой осени и скрежете танков под Москвой, о твёрдом убеждении советских людей в том, что Москва вечно будет сиять рубиновыми звёздами на башнях Кремля, олицетворяя непобедимость Советской Отчизны.

Когда Надя закончила петь, воцарилось минутное молчание, а потом ударил гром аплодисментов.

— Бис! Бис! Надя, бис!

Девушки-москвички сидели с повлажневшими глазами, песня усилила боль разлуки с родной столицей, с далёким домом и дорогими родителями. А Дорохин, ни к кому не обращаясь, бормотал:

— Вот что может сделать песня с сердцем человека!

Надя ещё раз исполнила песню и её снова наградили горячими аплодисментами.

Уж горы утонули в сумерках летнего вечера, расплылись их контуры, пихтовые обгоревшие стволы рассыпались, упали на землю, а возле затухающего костра продолжался концерт. Возвращались в лагерь тоже с песнями, всем понравилась новая песня о Москве, быстро запомнилась её нехитрая мелодия и сердечные слова:

Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

С этим концертом через несколько дней мы ходили к своим подшефным друзьям — детям, которые на протяжении долгих лет были прикованы к постели. С самого начала пребывания в Белокурихе мы познакомились с этими ребятами. Они жили возле ванного корпуса в отдельном здании. Лежали они на передвижных кроватях. Медицинские работники могли выкатывать их на открытый воздух на просторные балконы. Поражённые участки костей были в гипсе, поэтому большинство из них лежали почти неподвижно. Мы познакомились со многими из них, но больше других вызывал у нас симпатии Миша, который играл на баяне. Ноги у него были в гипсе, а руки и грудь были сильными, мускулистыми, как у спортсмена. Девять лет он был прикован к постели. Натура у него была лирическая, он был хорошим мечтателем и интересным собеседником. Возможно, этот лиризм его души и привёл Мишу в музыку, в чудодейственный мир звуков, пленяющий его своим величием и красой. Лежал он навзничь в кровати, баян ставил на живот и исполнял достаточно сложные вещи.