Артем Гармаш

Вошли в хату. Грицько еще с порога заметил, что Орися спит. Тихо поздоровался. Катря сдержанно ответила на приветствие и сразу подошла к сыну — помочь снять шинель.

— Раздевайся, — сказал Артем, немного удивленный невниманием матери к гостю и не догадываясь о причине.

Грицько не торопился. Подождал, пока тетя Катря повесила шинель Артема, разделся и повесил свою шинель поверх Артемовой. Холодный тон хозяйки он, конечно, уловил, но подумал, что это не что иное, как немилость за его хамство. Еще бы! За три дня не удосужился больную Орисю проведать. Ну, да он этого и ожидал. Неприятно и стыдно будет изворачиваться, но что поделаешь, если иного выхода нет! Пока Орися не выздоровеет совсем, нечего и думать сказать ей горькую правду. Нужно будет лгать — будет лгать! И глазом не моргнет. А тем временем утрясется малость, да, может, даст бог, и вообще обойдется.

Эти мысли несколько улучшили настроение Грицька. Но сдержанность хозяйки продолжала его беспокоить. За все время, что он сидит в хате, ни с единым словом к нему не обратилась. Молча хлопотала, собирая обед. Видно, очень огорчил ее. И как это он прощения не попросил! Сразу, как пришел, не догадался, а сейчас уж и некстати будет. Надо ждать подходящего момента. А его все не было. Вот уж и обед на столе.

— Садись!

И тогда Грицько, прежде чем сесть за стол, сказал:

— Золотое сердце у вас, тетя Катря! Ей-право! — Катря с удивлением подняла на него глаза. — Вместо того чтобы гнать ухватом из хаты, вы еще за стол сажаете.

— А за что же гнать из хаты?

— За то, что свинья. Если уж сам не мог прийти — так схватило меня, голову не мог поднять с подушки, — соврал он, не моргнув глазом, — так мог бы хоть с Марийкой поклон передать.

— Вон ты о чем!

— А о чем же вы думали? — насторожился Грицько.

— Садись. Обедайте уж, — уклонилась Катря от дальнейшего разговора, хотя ей это и нелегко было.

С тех пор как Грицько зашел в хату, именно такого момента и ждала она, чтобы без лишних слов, напрямик спросить его — правду ли рассказывал о нем Павло или напутал чего. Она должна знать наверняка, как вести себя с ним. И выяснить это необходимо было как можно скорее — ведь каждую минуту могла проснуться Орися. А подвергать ее еще такому испытанию, как встреча с Грицьком, никак было нельзя. Но, хорошо понимая все это, она все еще не могла решиться на откровенный разговор. Не раз принималась корить себя за нерешительность, не раз и слова нужные находила, а заговорить не могла. Всякий раз если не то, так другое мешало ей. Больше всего ее удерживала боязнь — как бы этими расспросами не раскрыть перед Грицьком семейную тайну: горе Ориси, которое причинил он своим обманом (пусть не думает, что на нем свет клином сошелся!). Мешало и присутствие в хате Кирилка. Те двое еще малы, ничего не поймут. А выпроводить Кирилка из хаты — язык не поворачивается. Да еще именно сейчас, когда хлопец разулся, разделся и сидел на лежанке с твердым намерением не оставлять своей позиции, очень выгодной для наблюдения за всеми подробностями этого долгожданного счастливого семейного события. Ну, да и это не причина. Можно было бы дело для Кирилка придумать, чтобы не так обидно было хлопцу, — послать хотя бы на розыски отца… Даже такие мелочи уже продумывала Катря. Оставалось только разжать губы. Но простая человеческая гордость восставала в ней, не позволяя первой начать разговор. И снова ждала подходящего момента. И дождалась, называется! Случись это немного раньше, а не сейчас, когда уж пригласила к столу… А теперь придется ждать конца обеда. Только этим и было полно ее сердце — нетерпеливым ожиданием. А они оба, как нарочно, хоть и голодны были — ведь прямо из лесу, — а ели не спеша и тихо, чтобы не разбудить Орисю, разговаривали. Наконец с обедом покончили.

Убирая со стола — хлопцы уже курили возле печки, — Катря неожиданно для себя самой вдруг сказала:

— Заходил Павло.

Оба посмотрели на нее. Артем — с удивлением, Грицько напряженно. Артем ждал, что мать скажет дальше. Но она молчала.

— А чего ему?

— Заходил прощаться. Да и дело было. — И, опасаясь, как бы Артем не перебил ее расспросами, поспешила добавить: — О тебе, Грицько, интересную весть принес.

— Обо мне? — удивился Грицько и, уже догадываясь, о чем речь, все же заставил себя вымолвить: — Какую же весть?

— Я вот и думаю: зачем ты пришел? Аль на свадьбу звать? С той своей, городской!

Грицько сидел ошеломленный. Потом жадно несколько раз подряд глубоко затянулся цигаркой и тяжело выдохнул вместе с дымом:

— Какой подлюга! — Он бросил окурок, порывисто поднялся на ноги и, подойдя к Катре, взволнованно спросил: — Скажите: это он вам одной говорил или при Орисе?

— А тебе что до этого? — холодно посмотрела ему в глаза Катря, поняв все по выражению его лица. — Хотел бы играть в жмурки и дальше?

— Какие там жмурки! За кого вы меня принимаете?! Вот и Артем живой свидетель! — горячо говорил Грицько. — Клянусь вам! Но я сам должен рассказать Орисе обо всем.

— До твоих ли рассказов ей сейчас? Иди себе с богом.