Артем Гармаш

— А ну-ка показывай, Микола Лукьянович, свои трофеи. Душа горит от нетерпения: что там приходится на мою долю?

— А ты тут при чем? — ощетинился Кандыба.

— Ну что, не я говорил?! — засмеялся Тургай, обращаясь к своим спутникам, которые тоже сошли уже с брички. — Да у него льда среди зимы не выпросишь. А вы хотели… — И снова к Кандыбе: — Как это при чем? На свою часть имею законное право: твои же окнолазы не оставляли тогда визитных карточек ни у мужиков, ни в церквах. А значит, тень и на моих казаков упала… Так имею же я право на возмещение.

— Не спеши, Тургай, — вмешался в разговор Кушнир, здороваясь с Кандыбой. Был он сегодня в лучшем, нежели вчера, настроении. — Медведь еще не убит, а ты уже шкуру делить! Не вернулись еще?

— Что-то задержались. Я уж и верхового послал им навстречу, — ответил Кандыба, думая о другом: как они узнали? Может, у Тургая агентура есть здесь, в Подгорцах? А может, и на том полустанке? Очень возможно. Мужик он не промах. Башковитый! Как видно, в отца пошел…

Хотя Кандыба и не знал лично отца Тургая, ныне покойного уже, но кое-что о нем слышал. Сельский сапожник, он будто на свой заработок от сапожничества — хозяйства не имел никакого, кроме хаты да полдесятины огорода, — сумел младшего сына своего «вывести в люди», дав ему хорошее образование. Если бы не война, закончил бы уже Олекса свое учение в Харьковском университете, служил бы где-нибудь «брехуном», как в шутку говорил старый Тургай о сыновьей будущей адвокатской практике. Но случилось непредвиденное. С третьего курса забрали на военную службу и послали в школу прапорщиков. Года два потом находился в действующей армии на Западном фронте, дослужился до чина поручика и до должности командира роты. Но настоящий взлет его военной карьеры произошел уже после революции. Человечный и по-товарищески простой в отношениях с солдатами (за что имел не один нагоняй от командования за якобы недопустимое панибратство), толковый и боевой командир (не зря среди всего офицерства полка был единственным кавалером офицерского георгиевского креста «За храбрость»), политически подкованный, а ко всему еще и прекрасный оратор, он уже с марта семнадцатого года становится членом полкового комитета, от партии украинских эсеров, а впоследствии его председателем. На этой работе бессменно и находился вплоть до Октябрьской революции. И если поступился своим местом, то лишь для того, чтобы взять на себя командование этим самым полком. Однако командовать ему пришлось недолго. Сразу же после заключения Советским правительством Брестского мира вместе с солдатами своего полка, в котором в то время не было даже и тысячи штыков, демобилизовался и он, отклонив пропозицию большевистского командования остаться в кадрах для организации Красной Армии, и выехал на свою родную Полтавщину. А тут встреча в Славгороде с Гудзием, давним его приятелем, сразу же решила его дальнейшую судьбу. Военком Славгородского уездного ревкома, Гудзий в то время подбирал среди военных кадры для партизанских отрядов в тылу оккупантов. Немцы в то время уже подходили к Днепру, и оккупация Левобережья была уже только вопросом времени. Предложил и Тургаю. Тот согласился. Вот так он и оказался в Зеленом Яру…

Кандыба пригласил прибывших в дом. Но в такое чудесное утро в комнату, кроме Мирославы Наумовны, зашедшей вместе с Харитиной Даниловной осмотреть больного мальчика, прежде чем она пойдет по клуням к тифозным, никто не пожелал заходить. Уселись вокруг стола под яблоней с намерением ожидать. Кандыба спросил — скорее для приличия, но если бы была в этом надобность, то, конечно, нашел бы и какой-то выход, — завтракали ли гости. За всех ответил Тургай: мол, а какой же хороший хозяин выпустит гостей из хаты в дорогу голодными?

— Вот хотя бы и тебя взять для примера. Разве ты отпустишь нас, не дав пообедать? Да еще ради такого дня, может, и по чарке найдешь?

— Да, может, и найдется. Ведь не турки мы какие, чтобы не имели чем товарища своего погибшего помянуть как должно, как заведено от дедов-прадедов.

И разговор уже пошел о Тымише Невкипелом. Кандыба передал рассказ Гармаша об аресте Тымиша при выходе с перрона. О том, как Злыдень избежал ареста. И как потом, с помощью рабочих из железнодорожных мастерских, удалось этот вагон с оружием увести из-под стражи, подкупив часовых на деньги из торбы Злыдня. Сам же Злыдень да еще двое в подмогу ему и сопровождали этот вагон до полустанка.

— Вот тебе и синежупанник! — поддел Кушнира Кандыба.

Но тот не обратил внимания.

— Ну и слава богу, что обошлось, — сказал Кушнир. — Но это не является причиной для твоего самоуспокоения. Ибо только ты виноват во всем. Был и остаешься. И то, что раззвонили о своих планах, тогда как необходимо было сохранять все в строжайшей тайне; и то, что развел у себя такое пакостное зелье — ведь вряд ли тот шпион и провокатор действовал в одиночку. Уж очень ты непереборчивый. Вот за что мы вчера песочили тебя. И вижу — мало. До сих пор не уразумел, за что именно…