Артем Гармаш

Отец после очередного сердечного приступа спал. Матери дома не было — пошла к своей сестре. Поэтому чутко прислушивалась, стараясь услышать шаги возле крыльца и открыть дверь раньше, чем успеет позвонить. Не разбудить бы отца. Так и было. А потом сидели в столовой и тихо разговаривали в ожидании — с минуты на минуту должна была вернуться мать и, наверно, захочет и на словах еще передать что-нибудь Грише. И возможно, потому, что говорили тихо, порой переходя на шепот, слова казались более значительными, чем были на самом деле. И это, конечно, не могло не волновать их. Спросила, за сколько приблизительно дней думают управиться с поездкой. «Да как знать, хотя бы и приблизительно! — рассуждал вслух Артем. — Двое суток, не меньше, в один конец, да там… За неделю едва ли управимся». — «Ой-о! Целую неделю?! — даже вздрогнула. — А вы так спокойно об этом! А впрочем…» Ей невольно вспомнилось, как он обрадовался, когда сегодня утром в партийном комитете Гаевой объявил о его командировке в Харьков вместе с Кулишем. «А что же тут странного! — на ее ревнивое напоминание об этом факте ответил Артем. — На такое дело, как раздобытки оружия, я готов пешком в Харьков и обратно. Сами знаете, оружие нам сейчас необходимо как хлеб насущный». Этот ответ немного успокоил ее. «А где остановиться думаете? Можно будет у Гриши». Артем ответил, что это дело простое: мало ли у него друзей по работе на паровозостроительном! У кого-нибудь и приткнутся. «Да ведь вы можете и у своих бывших квартирных хозяев». Артем насторожился. Уже не раз — шутя, правда, — Мирослава напоминала ему о дочке квартирных хозяев, которую имел неосторожность, рассказывая о своей харьковской жизни, назвать первой красавицей на всю Журавлевку. «И как я не догадалась сразу, почему вы так обрадовались этой счастливой возможности побывать в Харькове!..» Артем, словно под тяжестью, опустил плечи. «Вот что, Мирослава, будем кончать с этим! — сказал хмуро и вынул из кармана кисет. — Хватит играть в прятки!» — «Давно бы так!» И вся напряглась, готовая достойно встретить наихудшую неприятность. Но Артем не спешил. Свернул цигарку и поднялся с места. «Курите здесь!» — сказала поспешно. «Нет, не буду накуривать в комнате», — и вышел в переднюю. Первым движением ее было выйти следом за ним. Но чувство собственного достоинства не позволило ей сделать это. Сидела и ждала — в той же напряженной позе и с таким нетерпением, что даже время замедлило свой ход. Ведь разве за две-три минуты — по часам — можно было столько передумать, вообразить себе столько всяческих ужасов, больше, чем за все месяцы перед этим… Очнулась от шума в передней. Не сразу даже догадалась, с кем это он, и поняла, когда уже услышала голос матери. Вдвоем они и вошли в комнату… Разговор в этот вечер, конечно, не состоялся. Единственное, чего добилась от него перед расставанием, что история эта давняя, быльем поросла, и что никакого отношения к Харькову не имеет. Заверил честным словом. «Ну что же, благодарю судьбу и за это!» Но рассказывать подробно не стал, не было уж настроения. Пусть, мол, если не минет надобность, расскажет потом, после своего возвращения.

Но обстоятельства сложились так, что потом не до того было им обоим. Накануне его возвращения случилась беда: разоружение полуботьковцами саперного батальона, единственной военной части гарнизона, на которую можно было целиком положиться. И ни Гаевого, ни Бондаренко в городе. За несколько дней перед этим они выехали в Киев на Всеукраинское партийное совещание, а оттуда в Харьков, на Первый Всеукраинский съезд Советов. Она же оставалась в партийном комитете за Гаевого. Растерялась, конечно. Однако с помощью Кузнецова и покойного Тесленко скоро и оправилась. А тут и Бондаренко, узнав о неприятных событиях в Славгороде, вернулся с дороги в город. И в конце концов сумели все же дать отпор гайдамакам. Хотя бы уже тем, что удалось вырвать свое оружие из склада при казарме, и сделал это Гармаш со своими красногвардейцами, да организовать общегородскую забастовку протеста и многолюдный митинг под большевистским лозунгом: «Вся власть Советам!» С Артемом хотя и виделись в тот день и даже не один раз, но, естественно, ни единым словом не обмолвились о том, своем, да и дико было бы!.. И лишь на третий день на Слободке тогда, перед самым отъездом Артема из города, они вернулись к той теме. «Ненавижу! — сказал Артем о Христе. — Но хочу, чтобы и этого не осталось в сердце, даже рубца!»

«Э, хлопчик мой, — преисполненная любви к нему и почти материнской нежности, думала девушка теперь, — такого в жизни не бывает: когда заживет рана — рубец остается навсегда. Но ничего. И с рубцом на сердце я люблю тебя горячо и преданно и буду любить до самой смерти!..»