Артем

«Кто такой был Лбов? Как мне известно, раньше служил он в гвардии, выделялся высоким ростом и физическим здоровьем, был смел; деятелен и находчив, не терялся в трудные минуты. Табаку не курил, водки не пил, и в лесу ее мы не видели… В политике разбирался плохо и вообще грамотой не блистал. Был беспартийным. Я ни разу не слыхал от Лбова каких-либо суждений о политическом положении. Что нужно делать было в ближайшее время? Где искать выход из создавшегося положения для него самого и других? Продолжать ли партизанскую борьбу, находясь в лесу на положении затравленного зверя, или выехать куда-нибудь подальше? Об этом как-то не говорили.

Лбов принимал к себе любых людей, преследуемых самодержавием и борющихся против него, независимо от их партийной принадлежности. Он был за революцию вообще. Его отряд служил фактически базой для разных групп и разных предприятий, хотя дисциплину у себя он поддерживал твердую.

Существование такого отряда было еще оправданным, когда казалось, что новый подъем революции, новое вооруженное восстание близко. Лбову сочувствовали, ему помогали. Но постепенно становилось ясным, что пользы от отдельных экспроприаций и террористических актов куда меньше, чем вреда. Лбов не знал, куда идти.

Помощь со стороны рабочих — хлеб, боевое снаряжение и прочее, а главное, связи делались все слабее и опаснее из-за полицейской блокады. Лбовцы часто голодали…

Когда мы — я, Кожин, Папочкин и Богданов — вышли из леса, у Лбова сохранялась надежная связь с нами, и он изредка ночью пробирался к нам. Спал не раздеваясь, винтовка и все прочее были у него под рукой. Он, видимо, отдыхал от переутомления и одиночества…»

В специальной резолюции V Лондонского съезда РСДРП «О партизанских выступлениях» говорилось:

«…Что в… настоящий момент сравнительного затишья партизанские выступления неизбежно вырождаются в чисто анархические приемы борьбы, ослабляя партию в ее борьбе против анархической агитации в рабочем классе и внося деморализацию в ее собственные ряды…

…В настоящий момент, при отсутствии условий для массового революционного взрыва, партизанские выступления нежелательны, и съезд рекомендует идейную борьбу с ними…»

В одном из своих писем к товарищам, спустя несколько лет после описываемых событий, Артем, возвращаясь к эпизодам своей партийной работы в Перми, упоминал о лбовщине, о том, что этим партизанским движением пытались овладеть люди, далекие от большевизма. Вот что писал Артем:

«…В этом письме я описал несколько эпизодов из моей жизни в Перми. Они касались той борьбы, которую мы вели со лбовщиной, отравленными отбросами умиравшей революции. В этой борьбе я столкнулся с группой авантюристов, таких же беспринципных и беспардонных, как и наглых…» Эта очень резкая оценка терроризма и авантюризма лбовщины была адресована Артемом, конечно, не к тем честным и неискушенным в идейной борьбе мотовилихинским рабочим, которые на какой-то короткий срок времени становились «лесными братьями». Артем писал об эсерах и анархистах, «отравленных отбросах… революции», которые обманывали вчерашних дружинников, ловили их на лживые и вредные для дела революции призывы к индивидуальному террору, экспроприациям, вырождающимся в разбой, и тому подобным приемам мелкобуржуазного анархизма и эсеровщины.

Полицейские и судебные власти жестоко расправлялись со лбовцами, считая их уголовниками: по делам лбовцев выносились смертные приговоры и многие годы каторжных работ.

Человек без имени

По соображениям конспирации Артем не называл своего настоящего имени, не желая обрадовать своих тюремщиков сообщением о том, кого они захватили в свои руки. Это обстоятельство помогало следственным властям делать вид, что они считают Артема лбовцем, и соответственно с этим создавать для него невыносимые условия тюремного быта.

Когда улеглось первое потрясение, связанное с арестом, и Артем обрел свое обычное спокойно-ироническое отношение к жизненным невзгодам, привычным для подпольщика, он, смеясь, говорил своим товарищам по заключению:

— Ну, я доволен, хоть отдохну как следует!

Григорий Николаевич Котов, который сидел в эти дни в тюрьме вместе с Артемом, писал: «Эти слова были действительно стоном уставшего тела и утомленной души. Человек настолько переутомился, что рад был и тюремному «отдыху».

Но было одно обстоятельство, которое отравляло тюремные будни Артема. Случилось так, что Артема посадили в одну общую камеру с Акимом, и начатая на заседании Пермского комитета жаркая полемика между большевиком и меньшевиком вспыхнула в тюрьме с новой силой. Противники дали волю своим чувствам и мыслям, шум и крики доносились из камеры и были слышны на всем этаже тюрьмы. Тюремщики прибегали в камеру, пытались унять спорщиков, но только они уходили, как все начиналось сызнова. Кончилось это многодневное сражение тем, что Артема и Акима рассадили.

О тюремной жизни Артема в первые месяцы его заключения в 1907 году можно судить по оставшимся воспоминаниям его товарищей по заключению и по коротенькому отрывку из письма Артема родителям.