Артемий Волынский

Екатерина о Волынском не забыла. В июле 1725 года она списала с него наложенный Петром штраф и, самое главное, отозвала из Астрахани — но при этом оставила его провинциальным администратором и приказала по-прежнему ведать «калмыцкими делами». Волынский благодарил: «Получил я указ из Сената о том, что ваше императорское величество повелели положенный безвинно на меня штраф 12 000 рублев снять, а паче соизволили свободить из астраханской пеклы, и что я между здешних варвар волочуся на моих собственных проторях, за те мои убытки наградить. Я, волочася здесь, ныне уже было и до того дошел, что калмыки за мое к ним бескорыстное благодеяние и за труды и самого меня убить или поймать хотели. Дабы уже всему их бешенству конец был, для того, может быть, пробуду здесь до октября месяца или и дал е. Когда уже ваше императорское величество соизволили калмыцким делам быть в моей дирекции в Казанской губернии, я в том предаюсь в волю вашего величества».

В Петербурге министры сочли новое назначение не слишком удачным. В сентябре генерал-прокурор Павел Ягужинский сообщил государыне о мнении Сената против совмещения двух обязанностей губернатора: или ему «ведать» калмыками из Саратова — или управлять обширной Казанской губернией. Однако в итоге императрица постановила сохранить за Волынским и губернаторство, и калмыцкие дела, придав ему в помощь вице-губернатора, а по вопросу о сношениях с калмыками подчинить его командующему полевой армией на юге фельдмаршалу М.М. Голицыну

«Первое» казанское губернаторство во многом было формальным, поскольку Волынский большую часть времени вынужден был посвящать калмыцким неурядицам. Назначенный им наместник не желал мириться с Дасангом. В сентябре Церен-Дондук после встречи с губернатором в степи приказал своим людям готовить на него нападение. Волынский срочно вызвал к двум ротам еще 400 драгун — всё, чем располагал; в ответ обиженный ханский сын прервал переговоры и откочевал. В начале следующего года Церен-Дондук объединился с Дондук-Омбо и напал на улусы своего противника; конфликт удалось погасить только в октябре, но и после этого к губернатору приходили пространные письма с обеих сторон с перечислением взаимных претензий.

Но его в то время больше волновали нарекания из Петербурга. Инициатива, как известно, наказуема: Волынский давеча в борьбе с Нитар-Доржи взял под свое командование казаков — а теперь должен был оправдываться перед Сенатом, почему сделал это «без указа» и тем замедлил движение войск в прикаспийские провинции^{172}.

Не давало ему покоя и дело побитого прапорщика Мещерского. После начатого Военной коллегией расследования он жаловался императрице: «Я засвидетельствуюся Богом и делами моими, что я никакой вины моей не знаю; однако ж, как известно вашему императорскому величеству о многих персонах, ко мне немилостивых, от которых ныне такое наглое гонение терплю, что поистине сия печаль меня с света гонит и в такое отчаяние привела, что я не смею ни на какое дело отважиться, понеже, что ни делано, редкое проходило без взыскания, и я только в том живу, что непрестанно ответствую и за добрые дела так, как бы за злые; и тако, сколько ни было слабого ума моего, истинно все потерял и так сбит с пути, что уж и сам себе в своих делах не верю».

При всей несхожести ситуаций оба конфликта подчеркивают характерную особенность личности Артемия Петровича, в котором яркий темперамент сочетался с осознанием себя в качестве гражданина новой России и, по его собственным словам, «истинного сына отечества нашего». Люди этого склада формировались в огне сражений великой войны, были воодушевлены идеей обновления страны, неразрывно связанной с их личной судьбой. Близость к фигуре Петра как будто передавала им часть его волевого напора и харизмы и порождала ту самую «безумную отвагу» (опять слова самого Волынского), с какой Преображенский сержант Михаил о Шепотев в 1706 году с полусотней солдат на лодках атаковал под Выборгом шведский бот «Эсперн» с артиллерией, пятью офицерами и сотней человек команды — и ценой своей жизни победил. Отредактированная Петром I «Гистория свейской войны» сообщала: «На сем бою, наших от 48 человек осталось 18 живых и в том числе только четверо нера-ненных»; у противника «побито два капитана, два поручика, один прапорщик, да солдат, которых перечтено телами 73 человека, да живых взято в полон 23 человека солдат и трое женских персон»^{173}.