Артемка у гимназистов

— Колбаса! — с радостью вскрикнул Артемка.

— А от Леночки — шоколад, — сказали сверху шепотом, и новый предмет увесисто стукнул Артемку по голове.

— А ну, геть от окна! — крикнул кто-то. Послышался топот, и все стихло.

От апельсинов Аким Акимович самоотверженно отказался, но остальное ел с удовольствием.

— Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, — завидовал он, жуя колбасу.

— Угу, — мычал Артемка с набитым ртом, — у нас это самое… Будь покоен…

Ночью в камеру натаскали пьяных. Они буйствовали, свирепо ругались, стучали кулаками в дверь, но потом валились на пол и засыпали. Утром их выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.

— Ну, рассказывай дальше, — потребовал Артемка.

Аким Акимович принялся было описывать «царь-пушку», но тут открылась дверь, и городовой внес огромную ржавую селедку.

— На, — положил он ее перед Артемкой на скамью, — ешь!

— Сам ешь! — озлился Артемка.

— Ешь, говорю, а то силком в рот засуну!

Артемка проворно залез под нары. Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался и вскочил на нары. Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к скамье, там лежали только голова и хвост.

— Де вона? — вытаращил глаза городовой.

— Селедка? — спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. — Я ее скушал.

Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.

Утром следующего дня Артемку под конвоем повели через весь город в полицейское управление.

Кто написал «Разбойников»?

В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую, веником бороду и сразу узнал в обладателе ее того самого полицейского офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.

«Ну, теперь пропал окончательно!» — подумал Артемка и даже глаза закрыл.

Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел на Артемку. Потом отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:

— Ты сапожник?

— Сапожник, — подтвердил Артемка.

— А может, ты писатель?

— Писатель, — вздохнул Артемка.

— Так, — сказал полицмейстер. — Значит, ты и романы писать умеешь?

— Нет, романы не умею.

— Только пьесы?

— Да.

— Он драматург-с, хи-хи-хи-с! — почтительно засмеялся прилизанный мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.

— Ну, вот что, Загоруйко, — так, кажется, твоя фамилия? — дам я тебе бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь — выпущу, не напишешь пеняй на себя. Согласен?

— Согласен, — сказал Артемка, а сам подумал: «Поведут обратно — дёру дам».

— Петр Петрович, дайте ему бумаги, а денька через два пусть опять приведут его ко мне.

Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за «прилизанным» в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок карандаша. Затем «прилизанный», или, как его почтительно называли плюгавые, в потертых штанах писари, «господин секретарь», щелкнул Артемку по носу и приказал конвоиру:

— Веди обратно!

Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого участка и не выпустил.

— Били? — опять осведомился Аким Акимович.

Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:

— Нет еще. Обещали через два дня.

Потом лег и принялся думать.

Аким Акимович успел описать всю Москву, как она выглядит с колокольни Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.

Наконец он сказал:

— Нет, с непривычки трудно.

— Что трудно? — спросил Аким Акимович.

— Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю. А требуется к сроку. Понял?

— Нет, — признался Аким Акимович, — не понял.

Пришлось Артемке рассказать всю свою историю.

— Теперь понял, — засмеялся Аким Акимович. — Ничего тут трудного нет. Дай знак своим гимназистам, они тебе в окошко чего-нибудь и спустят, пьесу какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши — и конец! Разве полиция разберет!

— Ох, черт! — удивился Артемка хитроумию «путешественника». — А я и не догадался!

Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и утром следующего дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на первом листе бумаги:

«РАЗБОЙНИКИ»

Драма в 5 действиях

Сочинение Артемия Загоруйко

И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах — так увлекся «сочинительством».

А через день его опять повели.

Полицмейстер долго подписывал разные бумаги, которые ему подкладывал «прилизанный», потом положил перо, отпил глоток черного чая и взглянул на Артемку:

— Ну, написал?

— Написал, — сказал Артемка, которому надоело переминаться с ноги на ногу перед столом. — Только бумаги мало дали. Больше как на одно действие не хватило.

— Что ты врешь! — вдруг крикнул полицмейстер. — Ну-ка, дай!

С брезгливой гримасой он взял испачканные листы, бегло просмотрел их, вернулся к первой странице и внимательно, со все возрастающим недоумением прочитал ее.

— Не понимаю! Судя по почерку, настоящий сапожник. А так все связно, даже… как это… литературно. Странно! Да ты ли это писал?

— Я, — сказал Артемка. И тоном жалобы добавил: — Вы ему скажите — пусть не жадничает. Мне разве столько бумаги надо! Мне ее вот сколько надо! На целых еще четыре действия!