Артемка

Эта стычка показала, как слабо мы были подготовлены в боевом отношении, и многое изменила в наших порядках. То, бывало, люди целыми днями слонялись по улице и грызли семечки; теперь же чуть свет одни строились повзводно и уходили в степь, другие занимали позиции, хотя врагов поблизости не было. Обучали нас больше фронтовики германской войны, и, надо сказать, дело свое они знали. Целыми днями слышался размеренный топот ног, отовсюду неслась зычная команда:

«Раз, два, три! Левой! По наступающей кавалерии - огонь!.. Ложи-ись!..» Нагибаясь, мы бежали цепочкой, по команде падали, опять поднимались и с криком «наступали» дальше. Потные, усталые, мы к полудню возвращались в поселок и тут с новыми силами набрасывались на украинский борщ, сдобренный старым салом, и на рябые арбузы. Арбузы не резали, а разбивали кулаком и разламывали. От этого их ярко-красная, искрящаяся мякоть казалась еще вкуснее. Мы отдыхали, потом сменяли тех, кто занимал позиции, а они шли на учение.

В отряде появились административно-хозяйственные службы, пошивочная и сапожная мастерские, походная кухня. Кстати сказать, поваром был назначен Труба. Случилось это так. Отдавая приказ о зачислении в отряд вновь прибывших, командир задумался.

- Нельзя этого длинного в строй, - сказал он Дукачеву. - Очень заметная фигура. Ухлопают в первом бою.

- Ухлопают, - согласился Дукачев.

Вызвали Трубу.

- Вот думаем, - сказал командир, - на какую тебя роль определить.

Труба разгладил усы и тоже задумался:

- Пожалуй, на роль короля Лира.

Командир засмеялся:

- Я не об этом. Что ты вообще умеешь? Ну, колешь дрова. А еще?

- Могу антрекот приготовить, гуляш…

Оказалось, Труба в детстве служил поваренком в харчевне.

- Это дело! - обрадовался Дукачев. - А борщ?

- Могу.

- Ну, так засучивай рукава, - сказал командир. - В помощники дам тебе Таню. А насчет короля Лира - это тоже можно. Только в свободное время.

Через два дня весь отряд уже ел борщ с салом и похваливал повара. А повар сшил себе белый колпак и в этом колпаке, пуча рачьи глаза, заложив руки за спину, ходил по дворам и заглядывал в миски.

На Артемку я не переставал дивиться: как его на все хватало! С учения он шел в сапожную мастерскую и с великим старанием прибивал партизанам подметки. А чуть начинало смеркаться, бежал в амбар на репетицию. Иногда, задумавшись, он улыбался и, видимо, сам того не замечал. Однажды я ему сказал об этом.

- А что ж, - ответил он, - я вроде домой попал, вроде в свою семью. То все чего-то ждал, тревожился, а теперь ничего не боюсь.

- И не ждешь? - спросил я с особым значением.

Он взглянул на меня и вдруг вздохнул:

- Нет, жду. Наверно, всю жизнь буду ждать. - Но тут же опять повеселел: - Айда на репетицию! Там уже собрались.

Конечно, его уже там ждали: ждал Ванюшка Брындин, ждал голубоглазый застенчивый партизан Сережа Потоцкий, ждали поселковые девушки, ждала Таня помощница Трубы.

Не успев показать в Харькове «Бедность не порок», совсем уже приготовленный спектакль, Артемка с Трубой решили поставить его здесь и с азартом принялись сколачивать драматический кружок. Самой пьесы у них не было, но что за беда! Они знали ее наизусть, а остальные исполнители заучивали свои роли с их слов. Конечно, Гордея Торцова, купца-самодура, играл Труба. Любима Торцова, уличного скомороха и доброй души человека, - Артемка. Роль весельчака и певуна Гриши Разлюляева дали Ванюшке Брындину. Роль эта сплошь состоит из прибауток, песен и пляски. Ванюшка был от нее в восторге и старался изо всех сил. Митю, скромного, застенчивого приказчика, играл Сережа Потоцкий. На репетициях он смущался, и Митя у него получался очень натуральный. Хорошо получалось и у Тани, которая играла дочку Гордея - Любу. Тане лет пятнадцать, она худенькая, с бледным лицом и маленькими, глубоко запавшими глазами. Все знали, что мать ее расстреляли немцы, и все ее жалели.

Однажды в амбар заглянул командир. Он постоял, послушал.

- Эх, - сказал он, - сейчас бы что-нибудь боевое, сильное. Да нет еще таких пьес. Ну, ничего и «Бедность не порок» сойдет. Ты, Артемий Никитич, вот на эти слова напирай: «Кабы я беден был, я б человеком был».

Репетировали на подмостках, которые сложили из пустых ящиков. Но не было ни занавеса, ни декораций. Решили так: перед каждым действием кто-нибудь выйдет и объяснит, что тут вот дверь, тут окно, это, мол, не табуретки, а кресла бархатные, а тут вот не ящик, а буфет с посудой и серебряными ложками. Пусть зрители воображают. Купеческие ж бороды можно было и из пакли сделать, только сначала помочить ее в чернилах.

- Занавеса нет, - сокрушался Артемка. - Что это за театр без занавеса!

В самый последний день приготовлений вдруг закапризничал Труба.

- Не буду играть, - упрямо сказал он. - Какой это. Гордей Торцов - без цилиндра! Шампанское пьет, все столичное у себя заводит, да чтоб без цилиндра?

Я знал: если Труба заупрямится, лучше его не переубеждать. Постепенно он «отходил», и тогда все улаживалось. Мы повздыхали, и спектакль отложили.

РАССКАЗ ТАНИ