Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

Вплоть до первой четверти XIX в. словосочетания «художники и ремесленники» устойчивы в использовании. В описаниях Петербурга, составленных И. Г. Георги (1790), А. К. фон Шторхом (1794) и Г. Л. фон Аттенгофером (1820) говорится о ремесле как об искусстве и художествах, а о ремесленниках – как о художниках (нем. die K"unstler)467. 17 июня 1812 г. появляется манифест с характерным названием: «О привилегиях на разные изобретения и открытия в художествах и ремеслах»468.

Рассмотрим сочетание слов «искусства и художества» более подробно. Сегодня, при имени «Академия художеств», возникает естественная идентификация этого высшего учебного заведения с «высокими искусствами»: изобразительным искусством, ваянием и зодчеством. Это было не всегда так. В Московском государстве слову искусство придавались такие значения, как умение, знание; опыт, эксперимент, что указывает на его близость к ремеслу469. В. В. Виноградов указывал именно на этот контекст, ссылаясь на лексикон Петровского времени: «cлово экспериенциа (лат. experientia, польск. eksperjencja) (опыт, испытание) поясняется при помощи слова искусство».

Другой пример ученый приводит из примечаний Антиоха Кантемира к переводу сочинения Б. Фонтенеля «Разговоры о множественности миров» (1688/1730): «Экспериэнциа. "Искус, искусство, знание, полученное через частое повторение какого действа"»470. Из чего Виноградов справедливо делает вывод о влиянии латинского языка как языка западноевропейской науки и философии на другие европейские языки. Усиление этого влияния приходится на начало XVIII в., когда латинский язык становится основным языком преподавания, в том числе в одном из ведущих учебных заведений гуманитарного профиля – Славяно–греко–латинской академии, специализировавшейся первоначально на преподавании классических языков – греческого и латыни: «Московская академия возникла как школа славяно–греческая, но с 1700 г. происходит полная переориентация ее на латынь, которая становится языком преподавания во всех классах»471.

И. А. Пронина считает, не без доли академического пуризма, что, основанная в 1724/1725 г., Академия наук не смогла воплотить в себе идею «социете художеств и наук»472. Такое совмещение, считает исследователь, было нерациональным и пагубным для развития как «"наук" (т. е. исследовательского и научно–образовательного центра)», так «и "художеств" (центра искусств, ремесел и профессиональной школы)»473. Возможно, осуществленный проект был далек от совершенства, но интерпретировать этот союз исключительно отрицательно из ретроспективы XX в., на наш взгляд, нельзя, без учета бытования этих слов в рассматриваемый период и существования Художественного отделения при Академии, которое преобразуется при Анне Иоанновне в гравёрно–рисовальную школу, что для того времени было делом естественным. Этот многолетний внутриакадемический конфликт, имевший структурные, финансовые и методологические характеристики, разрешился в 1764 г. с открытием самостоятельной Академии художеств, в штате которой находился перечень «предписанных ей к "заведению и распространению" полезных мастерств», где «на третьем месте стояло инструментальное дело. Но фактически обучение будущих приборостроителей началось с 1772 г., когда в Академию художеств был приглашен английский мастер Френсис Морган, приехавший в Россию по приглашению Адмиралтейской коллегии»474.

Говоря о конфликте внутри Академии наук до выделения «художеств» в отдельное учреждение, нельзя не сказать о его главной причине, лежавшей в плоскости принципиальных мировоззренческих расхождений во взглядах на способы развития науки и соотношение практического и теоретического начал между «чистыми теоретиками» и «универсалами практиками– теоретиками». К последним относился ученый и художник, т. е. практик, в одном лице – М. В. Ломоносов, как и его непримиримый противник, заведующий библиотекой Академии наук И. Д. Шумахер, выступавший за сохранение мастерских палат при Академии наук. Несомненно, Ломоносов исходя из его «основных художественных интересов […] многосторонне[..] влия[л] на мастеров, работавших в Инструментальной палате»475. Тому подтверждением является его собственное мнение о том, что «инструментальные мастера при Академии содержатся для изобретений профессорских произведения в действие, как для главного дела»476.