«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

— Снаряд и ствол разлетелись вдребезги — это факт! И ничем не докажете, что они были чистыми. А то, что люди не пострадали, только отягощает вашу вину. Признавайтесь чистосердечно — это облегчит вашу участь. Подумайте над этим. А я пока расчеты допрошу.

Лейтенант удалился, прихватив с собою мой автомат. В дверях блиндажа замаячил автоматчик.

Капицкий долго допрашивал других батарейцев. Особенно тщательно — солдат 3-го расчета. Когда он вернулся ко мне в блиндаж, я ничего нового сказать ему не мог.

— Кое-что проясняется, — загадочно сказал он, садясь напротив меня. — Признавайтесь и называйте сообщников.

— Я сказал вам все. Давайте отстреляем все оставшиеся в этой партии снаряды — проверим, нет ли среди них порченых, — предложил я.

— Ты что?! Хочешь, чтобы я вместе с тобой порвал остальные орудия?! С моею помощью выполнишь вражеское задание?! — вскипел Капицкий.

— Отчего же они порвутся, если, по вашей версии, взрыватели у всех снарядов исправны, а орудия мы в вашем присутствии еще раз почистим. А снаряды все равно расходовать надо, скоро пехоте поддержка потребуется.

— Будем судить тебя, лейтенант, за умышленный подрыв орудия, и никак ты не отвертишься. Так что пойдешь со мною в Смерш.

Я знал, что из Смерша не возвращаются. Ни за что ни про что недавно увели раненого Волкова, вырвался человек к своим — «свои» и увели, привязав за руку к стремени коня. Мне стало страшно. Там, в Смерше, тем более не докажешь свою невиновность, а им свою работу надо показывать: дескать, не даром хлеб едят. Горько умирать предателем от пули своих, уж лучше бы немцы убили.

Следователь, с видом, что все выяснено и моя вина доказана, поднялся и направился к выходу. В этот момент меня осенило: роковой выстрел третьего орудия был по счету вторым! Если бы гаубичный ствол был грязным, он взорвался бы при первом же выстреле!

— Но это же был второй выстрел! — отрешенно вскрикнул я вслед особисту.

— А какое это имеет значение? — не оборачиваясь, бросил Капицкий.

— Нет, ты послушай, я докажу тебе, что ты, лейтенант, неправ! — закричал я изо всех сил.

Мой крик и обращение на «ты» возмутили следователя. Он вернулся, чтобы поставить меня на место. Сел и с насмешкой уставился на меня.

— Если бы ствол орудия был грязным или в чехле, то в стволе взорвался бы первый снаряд. Но у первого снаряда был исправный взрыватель, а потому выстрел был нормальный. Почему же взорвался второй снаряд, когда ствол был уже прочищен первым выстрелом, а чехол был сорван напором воздуха, как считаете вы? Да потому, что у него был неисправный взрыватель! — высказался я.

Капицкий задумался. Мучительно долго он искал отпор моим убедительным аргументам, понимал, что рушится весь выстроенный им каркас предварительного обвинения. Потом лицо его просветлело, он улыбнулся и сказал:

— Счастливый ты, лейтенант! В ящике лежало два снаряда: нормальный и испорченный. Ведь мог же ящичный схватить первым испорченный снаряд. Орудие от него и взорвалось бы, а тебе — расстрел! Ну а теперь твоя правда — ты невиновен. Благодари судьбу.

Вот тут он правильно рассудил, подумал я, все-таки соображает. А мне, если б не моя догадка, был бы каюк.

Ночью всю партию подозрительных снарядов с огневой позиции увезли на склады.

Снаряд угодил мне под мышку…

В один из жарких августовских дней стрелковый батальон, в котором из двухсот солдат оставалось полсотни, по приказу начальства атаковал немецкую траншею под деревней Полунино. Все поле, по которому бежали в атаку красноармейцы, было устлано трупами ранее наступавших здесь бойцов.

Воодушевляя и одновременно принуждая своих солдат к действию, командир батальона Глыба бежал в цепи наступавших. Я, командир взвода разведки артбатареи, которая поддерживала батальон огнем своих, стоявших далеко в тылу орудий, бежал рядом с комбатом. Сзади меня с разматывающейся катушкой телефонного кабеля на спине поспешал телефонист — мой единственный подчиненный, остальные четверо моих разведчиков и связистов лежали на этом трупном поле, убитые на прошлой неделе при неоднократных попытках взять ту же проклятую траншею. Снаряды, которые я мог применить против немцев в этом бою, были строго лимитированы, поэтому я приберегал их для отражения возможных контратак противника.