«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

Здесь мы познали в полную меру, что такое голод и холод. Жили мы в землянках, в каждой — на двухэтажных нарах, тянущихся вдоль стен в два ряда, — размещалось по тысяче человек. Землянки были длиной в сотню метров, с двумя широченными воротами на концах. У каждого выхода стояло по печурке, сделанной из железной бочки. Печки раскалялись докрасна, но это не спасало от холода — в землянке замерзала вода, а у нас, в поисках тепла окружавших печки, дымились шинели, но мерзли спины. Двухэтажные, из голых горбылей нары прикрывала только солома. Мы, человек пять, ложились на эту перебитую в пыль солому — все на правый бок, вплотную друг к другу — и накрывались пятью шинелями. Потом все, по команде, переворачивались на другой бок. Так и вертелись, почти не засыпая, целую ночь.

Среди лейтенантов нашей группы оказался молодой московский артист, он сразу вошел в контакт с латышками-официантками, которые обслуживали шесть офицерских столовых, и мы впятером умудрялись шесть раз завтракать, пять раз обедать — и все равно оставаться голодными, так как шестьсот граммов хлеба на день можно было получить только в одной столовой, в остальных — хлебали слегка замутненную горячую жижу.

Большинство солдат и офицеров, обитавших в лагерях, рвались на фронт с единственной целью: поесть досыта.

Некоторые солдаты не выдерживали такой жизни и, стоя ночью с винтовкой на посту, стрелялись.

В. конце февраля нашу группу вызвали в Москву, в отдел кадров Московского военного округа, и распределили по воинским частям. Нас, троих лейтенантов, направили в Коломну, в формировавшуюся там 52-ю стрелковую дивизию, меня определили на должность адъютанта командира 1028-го артиллерийского полка.

* * *

В Коломну мы прибыли ночью. Расположились в городской гостинице. Впервые за всю зиму мы улеглись в чистые постели, в жарко натопленной комнате. Утром не хотелось покидать это уютное заведение.

По прибытии в артиллерийский полк, который располагался в пригородном селе, нас, всех троих, поставили на квартиру в крестьянскую семью. Должность адъютанта была уже занята, и меня назначили заместителем командира гаубичной батареи. Командир нашей батареи старший лейтенант Чернявский был фронтовиком, прибыл в Коломну, где мы формировались, из госпиталя. Тридцатипятилетний бывший главный инженер Муромского фанерного завода был умен, практичен, знал дело. И под его началом мы принялись формировать из горьковских колхозников боевую батарею.

Солдат кормили очень скудно, офицеров — немного посытнее, но все равно мы не наедались, и прикупить съестного было негде: народ жил бедно. Когда появилась первая травка в поле, меня чуть не до смерти напугали мои солдаты. Веду взвод строем по полевой дороге на занятия, и вдруг, без всякой команды с моей стороны, как при бомбежке, люди бросаются врассыпную и начинают ползать по траве, испугался: не пойму, что случилось, в чем дело?! Оказалось, солдаты увидели на обочине какую-то съедобную траву и все разом бросились рвать и поедать подножный корм.

Чернявский, наш командир, был опытным боевым офицером — строгим, но справедливым, и все мы, офицеры и солдаты, молодые и пожилые, относились к нему как к суровому, но заботливому отцу. Был он невысок ростом, худощав, широкоплеч, слегка сутуловат. Смуглое угловатое лицо его всегда покрывала черная щетина, хотя брился он ежедневно. Быстрый взгляд острых черных глаз и крепко сжатые челюсти придавали лицу решительность и строгость. Хлопчатобумажные гимнастерка и галифе цвета хаки делали всех нас одинаковыми, только три полевых кубика защитного цвета в петлицах и прыгающий на шее бинокль выдавали в Чернявском старшего командира.

Неразговорчивый, деловой, требовательный — глядя на него, тоже хотелось стиснуть зубы и молча работать и работать. Мы верили в него и любили — за опыт, за отеческую заботу, за то, что никогда он не читал нотаций, не был злопамятным, не учинял разносов. Даже за серьезные упущения по службе он никогда не распекал нас, но стоило ему осуждающе покачать головой, как бы говоря: эх ты! — и провинившийся готов был провалиться сквозь землю.

В батарее высоко ценились находчивость и старание, каждый стремился этим блеснуть, а Чернявский терпеливо воспитывал в нас эти качества.

Мы тогда почти ничем не обеспечивались, не было материальной части, занятия проходили условно, на словах. Хорошо, что мне пришла в голову мысль занять в колхозе четыре тележных передка, которые и пригнал наш старшина Хохлов. Привязали к каждому поперек оси метровое полено-«ствол», оглобли служили станинами, кто-то из умельцев вырезал из дерева прицелы, приладили их к «стволам» — и получилась «четырехорудийная батарея». Учебные занятия оживились, всю боевую подготовку расчетов я проводил на этих «орудиях». Чернявский хвалил нас за смекалку, сам разработал методику занятий.

* * *

Артиллерийский полквходит в состав стрелковой дивизии. В полку 2500 человек —три дивизиона.