Артист

Тепловоз Гаккеля показался со стороны Минеральных Вод в четыре часа тридцать минут, когда дневная жара немного спала, не спеша подволок к перрону двенадцать пассажирских вагонов разного класса, почтовый, багажный и вагон-ресторан, остановился, дав приветственный гудок. На подножке стоял машинист в кителе и фуражке с эмблемой НКПС, он щурился и вытирал посеревшим платком пот с лица, проводники бегали по вагонам, предупреждая пассажиров, что поезд будет стоять сорок пять минут. Люди, покидающие состав, разделились на две части: первые тащили котелки к колонке с водой, бежали в буфет или в пристанционный туалет, вторые шли налегке к первому за тепловозом багажному вагону, возле которого выстраивались носильщики. Травин и Лиза вышли из пятого по счёту вагона, окрашенного в канареечный цвет, почти последними. В одной руке Сергей держал полосатый чемодан, а в другой – только что вышедшую книгу начинающих писателей Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». С плеча у него свисал чехол с ружьём. У Лизы за плечами был брезентовый рюкзачок, она разглядывала карту Пятигорска из путеводителя под редакцией Батенина.

– Вон те горы, впереди, называются Бештау, что значит пять вершин, а вон там Машук и Провал, – она ткнула пальцем вправо, – если туда забраться, то можно увидеть Эльбрус. Дядя Серёжа, мы туда заберёмся?

– На Эльбрус?

– Нет, на Машук.

– Ещё как, – согласился Травин, озираясь. – Но первым делом пообедаем нормально. А потом сразу в горы.

– Или по городу погуляем, тут знаешь сколько интересных мест, – девочка важно потрясла книгой, – на целый месяц как раз хватит. И Лермонтов здесь жил, и Пушкин, и товарищ Киров.

Рядом с ними остановилась тележка, выше человеческого роста уставленная чемоданами и коробками, носильщик важно отдувался и отгонял муху, он сопровождал пару немолодых людей, низенького толстяка в белой панаме и сандалиях и полную высокую даму в мужской рубахе и штанах. Толстяк затряс Травину руку.

– Всенепременно жду, Сергей Олегович, на премьеру. Ваш покорный слуга в роли Шамраева – этого вы не забудете никогда.

Голос у толстяка был глубокий и сильный.

– Конечно, Пантелеймон Кузьмич, – Сергей улыбнулся.

Супружеская пара подсела в купе в Туле, двое актёров провинциального театра сбежали, как сказала жена толстяка, словно перелётные птицы от надвигающейся стужи в тёплые края, и собирались выступать в антрепризе в Пятигорском городском театре. Толстяк оказался отличным попутчиком – он пел, читал монологи и рассказывал анекдоты, а ночью практически не храпел. За него с этим отлично справлялась супруга.

– И всё же вы, молодой человек, поразмыслите над моими словами, с такой фактурой просто грех не выйти на сцену. Как вы осадили того хама из соседнего купе! У меня аж поджилки затряслись, я думал, испепелите на месте в прах. Несколько слов, надменный взгляд, короткие скупые жесты, и всё, катарсис, безоговорочная победа. Лучшего призрака в «Гамлете» не найти, поверьте, я их десятками перевидал. Ну что же, желаю здравствовать.

Актёр приподнял панаму, обнажив обширную потную лысину, и заспешил за своим имуществом, а Травин и Лиза через здание вокзала вышли на площадь. Там сновали носильщики с тележками, вещи перебрасывались на повозки, лошади били копытами по булыжникам, вокруг царил шум и гам. Конные экипажи один за другим растворялись в городе, немногочисленные пассажиры без вещей ждали трамвай.

– На трамвае поедем или на пролётке? – спросила Лиза.

Девочка зевала, прикрывая книгой лицо, за двое суток пути она устала. Травин посмотрел на трамвай, который брали штурмом прибывшие пассажиры, и сделал шаг к веренице извозчиков.

На площадь вылетела пролётка, а за ней, почти вплотную – красный «Фиат 501». В пролётке, положив руку на чемодан, сидел высокий молодой человек мощного телосложения с открытым лицом и пухлыми губами, в итальянском автомобиле на заднем сиденье – тощий и очень бледный мужчина с лысиной, окружённой кудряшками, рядом с ним невыразительный лысоватый брюнет в косоворотке. Гужевой и самоходный транспорт остановились один рядом с другим, отчего лошадь занервничала. Кудрявый перелез к здоровяку и начал его в чём-то убеждать. Слышались слова «сроки», «договор», «аванс», «встретимся в суде» и «я вас пропесочу по профсоюзной линии». Его собеседник молча слушал, а когда поток угроз иссяк, поднялся. Ростом он был как бы не выше Травина.

– Нет, нет и ещё раз нет. Через пятнадцать дней у меня съёмки в Одессе, а до этого антреприза в Ростове. Мы с вами, Свирский, договорились заранее, доснимете сцены и без меня. Жду перевод с окончательным расчётом к следующей неделе.

– Ну как же так, товарищ Охлопков! А смета? Матвей Лукич, скажите.

Невыразительный Матвей Лукич достал из портфеля пачку бумаги, взмахнул ей и начал нудно перечислять цифры. Охлопков слушать его не стал, махнул рукой, отодвинул Свирского, спрыгнул с пролётки и широкими шагами направился к вокзалу. За ним еле поспевал носильщик с двумя кожаными английскими чемоданами. Водитель «фиата» всё это время невозмутимо жевал спичку.