Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления

Одним из тех, кто стоял возле гроба в почетном карауле, был писатель Юрий Олеша, знавший Вертинского еще в годы его первых выступлений. «Я познакомился с ним, — писал Олеша, — в редакции какого-то одесского журнальчика, куда он вошел, наклоняясь в дверях, очень высокий, в сером костюме, с круглой, казавшейся плешивой, головой, какой-то не такой, каким казалось, он должен был оказаться». Это было году в 1918-м. И вот спустя сорок лет, 23 мая 1957 года Олеша увидел артиста в последний раз: «Меня поставили в почетный караул в головах по левую сторону. Лежавший в гробу уходил от меня вдаль всей длиннотой черного пиджака и черных штанов. Из лица я видел только желтый крючок носа, направленный туда же вдаль в длину, и видимый мне сверху… Кое-где на мертвом лежали цветы, например, белая молодая роза со стрельчатыми, еще не вошедшими в возраст лепестками».

Газеты не сообщали о смерти Вертинского. Я, во всяком случае, не смог обнаружить опубликованных некрологов в прессе тех дней. Возможно, просто не нашел, — хочется в это верить… Но искал со всей тщательностью.

Вместо ненайденного текста некролога мне хочется привести стихи Ильи Фонякова, в которых — земной, последний поклон благодарного слушателя великому артисту:

Я слушал этого певца —
Усталого, больного —
За две недели до конца
Его пути земного.
Я помню: в клубный зал пришли
Изящные старушки.
Я помню платья до земли
И на вуалях — мушки.
И был мне бесконечно чужд
И вчуже интересен
Мир позабытых чувств,
Тех жестов, слов и песен.
А зал, как мог, сходил с ума,
Пристойно и старинно,
Когда он пел, старик: «Я ма —
Лень-ка-я балерина»,
И пальцы к сердцу прижимал
Худой, большого роста.
Но я, конечно, понимал,
Что все не так-то просто,
И навсегда при мне, со мной
Тот зал, рояль и рампа,
На грани пошлости самой
Смертельный риск таланта…

Заключение

Вертинский был и остается непростой проблемой. Его можно безоговорочно не принимать, попросту игнорировать как явление искусства, что многие в наше время и делают, предпочитая ему певцов классического типа с сильными красивыми голосами (старшее поколение слушателей) или эстрадных певцов новейшей формации, рок-исполнителей (большая часть молодежи). Вертинский уязвим для критики. Особенно теперь, когда его уже нельзя наблюдать на сцене, когда сохранился в грамзаписи только голос… К тому же значительная часть опубликованных песен относится к тому времени, когда артист был в преклонном возрасте, и голос его утратил молодую свежесть. Вертинский никогда не споет для нас так, как он пел в 20–30-е годы, в период своего расцвета. По тем неважным записям конца 20-х годов, которыми располагает слушатель, и записям советского периода, да еще по описаниям мемуаристов можно только догадываться об истинных возможностях артиста.

Естественны и споры о том, насколько органичен Вертинский для русского театрально-музыкального искусства. В 50-е годы этот вопрос никто не пытался ставить, ибо ответить на него было бы невероятно сложно. Вертинский был принят публикой, обладал определенной известностью и — между тем — оставался той белой вороной, которая в силу своей необычной окраски всегда вызывает опасение соплеменниц. Не признанный гласно как певец, он был признан критикой в качестве киноактера и даже стал лауретом Сталинской премии. А ведь в народе Вертинский-киноактер не вызывал такого энтузиазма, как Вертинский-певец. Может быть, мое сравнение кому-то покажется натянутым, и его действительно можно проводить лишь до строго определенной черты, но с Вертинским произошло то же, что в 70-е годы произойдет с В. Высоцким, гласно не признанным поэтом и певцом, которому зато удавалось пробивать стену официального молчания, получая роли в фильмах; это ему изредка позволяли, умело снижая давление пара в котле.