Артист лопаты

- Ну что ж,- сказал.- Можешь получить расчет. Только есть одна закавыка. Вчера получена телефонограмма из Магадана - все увольнения прекратить до весны, до будущей навигации.

- Да что мне навигация. Ведь я самолетом.

- Так приказ общий, сам ведь знаешь. Не вчера родился.

Я снова сидел на полу в конторе и курил, курил. Прошел Цапко.

- Не уехал еще?

- Нет, не уехал.

- Ну, бывай...

Разочарование было почему-то неглубоким. К таким ударам в спину я привык. Но сейчас не должно было ничего случиться плохого. Я всем телом, всей волей своей еще был в движении, в стремлении, в борьбе. Просто что-то было не додумано. Какая-то ошибка есть у судьбы в холодном ее расчете, в игре со мной. Вот ее ошибка. Я пошел к секретарю начальника, того самого инженер-полковника Кондакова - он снова был в отъезде.

- Была вчера телефонограмма о прекращении увольнений?

- Была.

- Но ведь я,- я чувствовал, как пересохло горло, и едва выговаривал слова,- ведь я уволен еще месяц назад. По приказу 65. Ко мне не должна относиться вчерашняя телефонограмма. Я уже уволен. Месяц назад. Я - в пути, в дороге...

- Да, вроде так,- согласился лейтенант.- Пойдем к бухгалтеру!

Бухгалтер согласился с нами, но сказал:

- Подождем возвращения Кондакова. Пусть он решает.

- Ну,- сказал лейтенант.- Не советую. Приказ сам Кондаков подписывал. По собственному. Никто ему не подкладывал на подпись. Он с тебя шкуру сдерет за невыполнение.

- Хорошо,- сказал бухгалтер, косо взглянув на меня.- Только,- бухгалтер пощелкал пальцами,- дорога за свой собственный счет.

Билет до Москвы самолетом и поездом стоил три с половиной тысячи рублей, и я имел право на оплату дороги Дальстроем, моим хозяином в течение четырнадцати заключенных и трех вольных - не вольных, а вольнонаемных лет.

Но по тону главного бухгалтера я понял, что здесь он не сделает мне ни малейшей уступки.

На книжке моей - бывшего зэка - без начислений за выслугу лет - за три года скопилось шесть тысяч рублей.

Зайцы, которых я ловил, варил, жарил и ел, рыба, которую я ловил, варил, жарил и ел,- помогли скопить мне эту удивительную сумму.

Я заплатил в кассу деньги, получил аккредитив на три тысячи, документы, пропуск до аэропорта Оймякона, и стал искать машину попутную. Машина скоро нашлась. Двести рублей - двести километров. Я продал одеяло, подушку - к чему это все в самолете, продал книги медицинские тому же Цапко по казенной цене - уж Цапко продаст учебники и справочники по цене удесятеренной. Но мне некогда было об этом думать.

Хуже было другое. Я потерял талисман - самодельный нож, который возил с собой много лет.

Я спал на мешках с мукой и выронил, очевидно, из кармана. Чтобы найти нож, надо было разгружать машину.

Рано утром мы приехали в Оймякон, где я работал год назад, в Томтор, в милое мое почтовое отделение, где столько писем я отправил и столько писем получил. Слез около гостиницы аэропорта.

- Слышь, ты,- сказал шофер грузовика,- ты ничего не потерял?

- Я нож потерял на муке.

- Вот он. Я доску кузовную открыл, нож выпал на дорогу. Доброе перышко.

- Возьми это перышко себе. На память. Мне не нужен больше талисман.

Но радость моя была преждевременной. В Оймяконском порту нет рейсовых самолетов, и пассажиров скопилось еще с осени на десятки машин. Списки по четырнадцать человек, ежедневная перекличка. Транзитная жизнь.

- Когда был последний самолет?

- Был неделю назад.

Значит, придется тут просидеть до весны. Зря я отдал свой талисман шоферу.

Я пошел в лагерь, к прорабу, где год назад работал фельдшером.

- На материк собрался?

- Да. Помоги уехать.

- Завтра к Вельтману вместе пойдем.

- А капитан Вельтман все еще начальником аэропорта?

- Да. Только он не капитан, а майор. Нашивки новые недавно получил.

Утром прораб и я вошли в кабинет Вельтмана, поздоровались.

- Вот - наш малый уезжает.

- А что же он сам не пришел? Он меня знает не хуже, чем тебя, прораб.

- Да просто для крепости, товарищ майор.

- Хорошо. У тебя вещи где?

- Все со мной,- я показал маленький фанерный чемоданчик.

- Вот и отлично. Иди в гостиницу и жди.

- Да я...

- Молчать! Делай как приказано. А ты, прораб, трактор завтра дашь, ровнять аэродром, а... без трактора...

- Дам, дам,- сказал, улыбаясь, Супрун.

Я распрощался и с Вельтманом и с прорабом и вошел в коридор гостиницы и, ступая через ноги и тела, добрался до свободного места у окна. Здесь было, правда, похолодней, но потом, через несколько самолетов, через несколько очередей, я передвинусь к печке, к самой печке.

Прошел какой-нибудь час, и лежавшие вскочили на ноги, прислушиваясь жадно к небу, к гуду.

- Самолет!

- Грузовой "Дуглас"!

- Не грузовой, а пассажирский.

По коридору метался дежурный аэропорта в шапке-ушанке с кокардой, держа в руках список - тот самый список на четырнадцать человек, который уже не первый месяц учили здесь наизусть.

- Все, кого вызвал, быстрее покупайте билеты. Летчик пообедает, и в путь.

- Семенов!

- Есть!

- Галицкий!

- Есть!

- А почему моя фамилия вычеркнута?- бесновался четырнадцатый.- Я же в очереди тут третий месяц.