Артист лопаты

Анекдот, превратившийся в мистический символ... Живая реальность, ибо с подпоручиком Киже общались люди как с живым человеком - все, что так хорошо рассказал нам Юрий Тынянов, долгое время не принималось мной как запись были. Поразительная история павловского времени была для меня лишь гениальной остротой, злой шуткой какого-либо досужего вельможи-современника, превратившейся, помимо воли автора, в ярчайшее свидетельство черт примечательного царствования. Лесковский часовой - история того же плана, утверждающая преемственность нравов самодержавия. Но

самый факт царевой "описки" внушал мне сомнения - до 1942 года.

Побег был обнаружен лейтенантом Куршаковым на станции Новосибирск. Всех арестантов вывели из теплушек и под мелким холодным дождем считали, перекликали по списку на статью и срок - все было напрасно. В строю по пять было тридцать восемь полных рядов, а в тридцать девятом ряду стоял один человек, а не два, как было при отправке. Куршаков проклинал минуту, когда он согласился принять этап без личных дел, прямо по списку, где под номером шестьдесят значился бежавший арестант. Список был затерт; притом бумагу никак нельзя было уберечь от дождя. От волнения Куршаков едва разбирал фамилии, да и буквы в самом деле расплылись. Номера 60 не было. Половина пути уже была пройдена. За

такие потери взыскивали строго, и Куршаков уже прощался с погонами и офицерским пайком. Боялся он и отправки на фронт. Шел второй год войны, а Куршаков счастливо служил в конвойной охране. Он зарекомендовал себя исполнительным и аккуратным офицером. Десятки раз возил он этапы, большие и маленькие, водил эшелоны, бывал и в спецконвое, и никогда не было у него побега. Его даже наградили медалью "За боевые заслуги" - такие медали выдавали и в глубоком тылу.

Куршаков сидел в теплушке, где помещалась охрана, и дрожащими, скользкими от дождя пальцами перебирал содержимое своего злополучного пакета - продовольственный аттестат, письмо из тюрьмы в адрес лагерей, куда он вез этап, и список, список, список. И из всех бумаг, из всех строк он видел только цифру 192. А 191 арестант были заперты в закрытых наглухо вагонах. Промокшие люди ругались и, стащив с себя пиджаки и пальто, старались подсушить одежду на ветру у щели дверей вагона.

Куршаков был растерян, подавлен побегом. Конвойные, свободные от наряда, пугливо молчали в углу вагона, а на лице помощника Куршакова, старшины Лазарева, отражалось попеременно все то, что было на лице его начальника - беспомощность, страх...

- Что делать?- сказал Куршаков.- Что делать?

- Дай-ка список...

Куршаков протянул Лазареву несколько измятых, сколотых булавкой бумажных листков.

- Номер шестьдесят,- прочел Лазарев.- Онже Берды, статья сто шестьдесят вторая, срок десять лет.

- Вор,- сказал Лазарев, вздыхая.- Вор. Зверь какой-то.

Частое общение с воровским миром приучило конвойных пользоваться "блатной феней", воровским словарем, где зверями называются жители Средней Азии, Кавказа и Закавказья.

- Зверь,- подтвердил Куршаков.- И говорить-то, наверное, по-русски не умеет. Мычал, наверное, на поверках. Шкуру с нас, брат, снимут за этого...и Куршаков приблизил листок к глазам и с ненавистью прочел: - Берды...

- А может, и не снимут,- внезапно окрепшим голосом выговорил Лазарев. Блестящие бегающие глаза его поднялись вверх.- Есть одна думка.- Он быстро зашептал в ухо Куршакову.

Лейтенант недоверчиво покачал головой:

- Не выйдет ведь ничего...

- Попытать можно,- сказал Лазарев. - Фронт-то небось... Война небось.

- Действуй,- сказал Куршаков.- Здесь простоим еще суток двое - я на станции узнавал.

- Денег дай,- сказал Лазарев.

К вечеру он вернулся.

- Туркмен,- сказал он Куршакову.

Куршаков пошел к вагонам, открыл дверь первой теплушки и спросил у заключенных - нет ли среди них человека, знающего хоть несколько слов по-туркменски. В теплушке ответили, что нет, и Куршаков дальше не ходил. Он перевел с вещами одного из заключенных в ту теплушку, откуда бежал арестант, а в первый вагон конвойные втолкнули какого-то оборванного человека, охрипшего, кричащего что-то важное, страшное на непонятном языке.

- Поймали, проклятые,- сказал высокий арестант, освобождая беглецу место. Тот обнял ноги высокого и заплакал.

- Брось, слышь ты, брось,- хрипел высокий.

Беглец что-то быстро говорил.

- Не понимаю, брат,- сказал высокий.- Ешь вот суп, у меня в котелке остался.

Беглец похлебал супу и заснул. Утром он снова кричал и плакал, выскочил из вагона и кинулся в ноги Куршакову. Конвоиры загнали его обратно в вагон, и до самого конца пути беглец лежал под нарами, вылезая только тогда, когда раздавали пищу. Он молчал и плакал.

Сдача этапа прошла вполне благополучно для Куршакова. Отпустив несколько ругательств по адресу тюрьмы, пославшей этап без личных дел, дежурный комендант вышел принимать этап и начал перекличку по списку. Пятьдесят девять человек отошли в сторону, а шестидесятый не выходил.

- Это беглец,- сказал Куршаков.- Он у меня в Новосибирске сорвался, да мы его нашли. На базаре. Вот горюшка-то хватили. Я вам покажу его. Зверь по-русски ни слова.