Артистка

Что касается Фунтика, то он приехал в Москву из Таганрога. Сын матери-одиночки, которая частенько прикладывалась к бутылке, мало занимаясь воспитанием ребёнка и вообще практически не обращая на него внимания, он с малых лет был предоставлен сам себе. Но, к счастью, Славка не пошёл по материнской дорожке, зато рано приобрёл навыки самостоятельности и усвоил уроки выживания. У него были золотые руки, и он охотно брался за любую работу. Школу, правда, окончил кое-как, но вовсе не от глупости, а от нехватки времени на серьёзную учёбу.

Помимо не слишком-то весёлого детства, Вику с Фунтиком объединяло ещё и дикое желание вырваться из бедности, стремление к другой судьбе – той, что они видели по телевизору и в кино. Актёрская профессия была для них чудом, возможностью перевоплощаться и, значит, прожить множество интересных жизней, не похожих на их собственную…

Три года после окончания школы Вика копила деньги «на Москву». Хваталась за любую подработку, наотрез отказываясь брать деньги у бабушки с её жалкой пенсией. Она была наслышана, как дорога жизнь в столице, а общежитие поступающим не предоставлялось. Вика успела побывать и официанткой в летнем кафе на набережной, и посудомойкой в ресторане, и продавщицей в цветочном магазине, и промоутером местной кондитерской фабрики, знаменитой на всю страну… На одной из таких промо-акций Вика и познакомилась с Антоном. Одетая в синюю футболку с красным логотипом фабрики и такую же кепку, она стояла в супермаркете со своим лотком и зазывала всех проходящих мимо на дегустацию новой продукции.

– Вы можете попробовать этот шоколад абсолютно бесплатно! – горячо убеждала Вика. – Новогодний вкус – с апельсиновой цедрой и тёртыми орешками!

Антон подошёл продегустировать новый вкус (хотя, на самом-то деле, ему просто понравилась симпатичная девушка), и они некоторое время мило шутили друг с другом. В итоге Вика раскрутила парня на покупку целой упаковки шоколада, и, когда он принёс ей чек, как и договаривались (она должна была предъявить его затем своему координатору), то не дать бедолаге номер своего телефона было бы просто невежливо.

Они встречались уже полтора года, и их пара выглядела крепкой и вполне счастливой, но… отказываться от своей мечты Вика не собиралась даже ради Антона.

В Москве она сняла на два месяца комнату у бывшей балерины Большого театра, интеллигентной чопорной старухи, которая не признавала халатов, даже дома одеваясь в элегантные брючные костюмы и туфли на каблуках, регулярно делала маникюр и красила волосы. Ещё она лихо курила через мундштук – и это было дьявольски красиво. В старухе вообще была какая-то чертовщинка, и ей легко можно было простить любую странность, даже если бы она носила шляпки с вуалью или обмахивалась веером из павлиньих перьев.

Вика подозревала, что Ариадна Васильевна не смывает косметику даже на ночь – во всяком случае, сонно сталкиваясь с ней в темноте в дверях уборной, она заставала престарелую танцовщицу при полном макияже. Впрочем, ей не приходилось слишком часто пересекаться с хозяйкой – Вика постоянно пропадала то на вступительных испытаниях, то на работе (устроилась курьером на полставки). Старуха внушала ей смутный страх, смешанный с благоговением. Однако, если Ариадна Васильевна с утра заставала девушку дома, то нередко предлагала выпить с ней кофе и перекинуться парой слов светской беседы. За этими совместными кофепитиями Вика и узнала постепенно хозяйкину биографию.

В балетную студию маленькую Ариадну определили в четыре года. Это была мечта её матери, неудавшейся танцовщицы. Когда девочка повзрослела, то успешно поступила в хореографическое училище – при конкуренции в тридцать пять человек на место! Поступила не потому, что мечтала о карьере балерины, – просто не хотела огорчать мамочку, у которой были большие амбиции и слабое, больное сердце. Балет же юная Ариадна возненавидела.

– Я не понимала, за что мне вся эта боль, этот ужас… – рассказывала старуха, втягивая дым через свой мундштук. – Ноги в синяках и кровавых мозолях, всё тело постоянно болит, вечно хочется есть, педагоги кричат и даже бьют… Мне училище казалось адом. Да это и был ад. – Она невесело усмехнулась. – Во время растяжек приходилось терпеть такую боль, что мы все визжали, кусались и царапались. Впрочем, слёзы в балетных училищах никого не трогают, к ним привыкли. Не можешь – пошла вон. «Вон» – самое страшное, что только могло со мной случиться, я боялась этого как огня, ведь мама не перенесла бы моей неудачи… Смешно и грустно, но ведь она так и не увидела меня на сцене. Умерла за пару недель до моего дебютного спектакля. Сначала я думала, что теперь с чистой совестью брошу балет, но… оказалось, что было уже поздно. Меня засосало по самую маковку. Я не представляла себе другой жизни.