Артюр Рембо

Когда Рембо и Нуво не были заняты поисками работы, посещением библиотеки Британского музея (8 августа Рембо вновь записался в её читальный зал) или не сидели в задымлённых пабах Чаринг-Кросса, они поощряли друг друга к сочинительству. Среди рукописей Рембо был текст его «Озарений» — стихов в прозе, которые когда-то несколько озадачили Верлена. Большинство их было написано в 1873 году и, конечно, нуждалось в последней правке. Он полагал, что там есть из чего сделать небольшую книжку. Хотя неудачный опыт с публикацией «Одного лета в аду» не торопил его подыскивать издателя или хотя бы печатника…

И вдруг в июне Нуво, которому надоело их жалкое существование, без предупреждения оставляет Артюра и один возвращается в Париж.

СНОВА ТЕ ЖЕ

Почему Жермен Нуво уехал? Почему никак не объяснил своё решение? Артюр пытался это понять, но не мог. Одно ему было ясно, — что, быть может, впервые в жизни он почувствовал себя покинутым, и ему было трудно это перенести. Кто знает, ладил ли он с Нуво и было ли общение с этим ранимым и легковерным, искренним и непредсказуемым провансальцем так уж ему приятно, помогало ли оно ему отвлекаться от мрачных мыслей?

Будто пытаясь прервать полосу неудач, Рембо срочно переселился в меблированную комнату на Лондон-стрит поблизости от Хоуленд-стрит, на которой он жил с Верленом в сентябре 1873 года. Он написал матери письмо с просьбой прислать ему денег, если только она не пожелает сама приехать в Лондон и собственноручно передать их сыну. При этом он сообщил ей, что болен и должен лечиться в больнице. И хотя он в этом не признался матери, на самом деле ему не хватало человеческого тепла, и он знал, что может найти его у своих родных. Он тем более в этом нуждался, что бывшие коммунары Эжен Вермерш и Проспер Оливье Лисагаре упорно его избегали.

Шестого июля госпожа Рембо с дочерью Витали, которой тогда было семнадцать лет, прибыли на вокзал Чаринг-Кросс и сняли комнату на четвёртом этаже дома на Арджил-сквер рядом с Кингс-Кроссом.

Встреча с близкими приободрила Артюра. Как опытный гид, он водил мать и юную сестру по центру Лондона и показывал им многочисленные памятники и достопримечательности британской столицы: здание парламента с его красивыми золочёными башнями, собор Святого Павла, дворец герцога Нортумберлендского, казарму королевской гвардии, театр Альгамбру, напротив которого возвышается высеченная из одного блока белого мрамора статуя Шекспира, а ещё открытый в 1871 году на берегу Темзы Альберт-холл, который он упомянул в своём тексте «Города», называя его там «собором», «художественно исполненной стальной махиной около пятнадцати тысяч футов в диаметре», а также любопытную подземку…

Он водил их и во многие музеи, в том числе в Британский музей, где он долго созерцал останки царя Абиссинии Теодороса Второго и его жены. По вечерам они совершали прогулки в Гайд-парк или Кенсингтон-гарденс. Так как в Лондоне стояла страшная жара, Витали сравнивала эти места с «оазисом» и «райским садом»^{85}. При этом она записывала свои впечатления в дневник. 11 июля она отметила, что посетила с братом библиотеку Британского музея, которая насчитывает три миллиона томов. И её удивило, что туда «допускают дам так же, как и мужчин»^{86}. На следующий день она записала:

«Это моё первое воскресенье в Лондоне. В отличие от других дней, не слышно шума экипажей. Погода хорошая, свежо. Я не чувствую, что устала за прошедшие дни. Артюр скучает. Заходили в один протестантский храм. Там почти то же самое, что в католических церквах. Красивые своды, люстры, скамьи и т. п. Мне было так скучно, что я чувствовала, как становлюсь больна. <…> Мы не знакомы ни с кем, кто знает французский, если не считать мест, куда ходит Артюр. Теперь у нас здесь никаких затруднений. Поначалу надо было, чтобы Артюр всегда находился на всякий случай рядом. Он, в самом деле, так хорошо со всем справляется, что с ним нам ни о чём не надо думать. Чувствует он себя намного лучше, но многие советуют ему поехать за город, к морю, чтобы окончательно поправиться»^{87}.

Четырнадцатого июля она записала, что страдает от «отчаяния, скуки и тоски» и испытывает «что-то вроде чувства безнадёжности», после чего перешла к совсем другим ощущениям:

«По вечерам мы выходим в город. Я чувствую себя лучше. Артюр держится молодцом: ходим мы не очень далеко. Идём вдоль стен, за которыми постоянно бегут поезда. Тут повсюду закрытые дороги, вокзалы. На обратном пути мы осматриваем подземную железную дорогу. Какое чудо! Поезда беспрерывно проносятся в туннелях под мостами и с какой скоростью! Вагоны всегда заполнены пассажирами, которые намного резвее нас, проворных французов. И эта толпа спокойна, деловита и молчалива. Никаких криков, лишних жестов… и т. п.»^{88}.

А вот запись от 18 июля:

«Артюр снова отправил объявления о поисках работы. Может быть, теперь он подыщет место. А возможно, в понедельник? Как бы я хотела, чтобы это случилось! Какую удачу принесёт мне понедельник или какую неудачу? Пожалей нас, Господь, не оставь нас»^{89}.