Артюр Рембо

Наконец 7 апреля Рембо решил ехать в Аден лечиться. Он заказал для себя носилки и нанял абиссинцев-носилыциков. Некоторые шли в сопровождении своих жён и детей. У них не было в этом деле никакого опыта, они не знали ни как управляться с носилками, ни как обходить бесчисленные дорожные препятствия. На неровном пути каждый метр мог стать камнем преткновения, каждый поворот — западнёй. Малейший толчок вызывал у Рембо стоны. Ему посоветовали ехать верхом на муле, но он уже не мог на нём держаться. Пришлось продолжать путь на этих, уже расшатанных носилках.

На второй день пути начался дождь. Носильщики стали плутать и делались всё более неуклюжими. А на следующий день началась сильная гроза, которая разогнала весь конвой. Артюру досталось от непогоды больше всех, и никто, за исключением Джами Вадаи, который сопровождал его в этой поездке, не пожелал помочь ему и не обеспокоился тем, что с ним станет.

Десятого апреля дождь лил как из ведра, что задержало дальнейшее продвижение. Верблюды отказывались принимать вьюки, а те, что несли палатки и провиант, то и дело недовольно фыркали. В течение шестнадцати часов невозможно было где-нибудь укрыться и поесть.

Когда Рембо, проделав адский трёхсоткилометровый переход, дней через десять добрался до Зейлаха на юге Джибути, он был совершенно вымотан. Собрав остатки сил, Артюр взошёл на борт парохода и прибыл на нём в Аден. Там он сначала несколько дней находился в доме Сезара Тиана, после чего был помещён в европейский госпиталь. Его осмотрел английский врач, который диагностировал воспаление коленного сустава в очень опасной стадии и сказал, что требуется немедленная ампутация ноги. Всё же он решил подождать двое суток и попытаться разными средствами уменьшить опухоль.

Рембо рассказал о своих мучениях в одном из писем к матери.

«<…> В европейском госпитале есть всего одна палата для платных больных, и я её занял… <…> Судя по тому состоянию, в котором я был, когда прибыл сюда, нельзя надеяться, что я даже при самых благоприятных обстоятельствах поправлюсь раньше чем через три месяца… <…> Известно, что воспаление коленного сустава может быть наследственной болезнью или результатом несчастного случая, да и многих других причин. У меня это, наверняка, следствие долгой утомительной ходьбы и езды верхом в Хараре. Я лежу здесь с забинтованной, перебинтованной, перетянутой ногой, так, что не могу пошевелиться. Я превратился в скелет, и мне страшно. Спина у меня вся расцарапана постелью, я ни на минуту не могу заснуть. Теперь здесь уже очень жарко. Питание в госпитале, за которое я дорого плачу, скверное, и я не знаю, что мне делать. <…> Хочу, чтобы меня отнесли на какой-нибудь пароход и доставили во Францию на лечение, а в пути я хотя бы отвлёкся…<…> Но не пугайтесь всего этого. Настанут лучшие дни. И всё же какое жалкое вознаграждение за такие труды, лишения и мучения! Увы, до чего же убога наша жизнь!»^{139}

После того как ему сделали первые процедуры, его навестил Сезар Тиан. Они договорились уладить все свои счёты и закрыть их коммерческий контракт.

Не видя никаких улучшений в состоянии пациента, врач посоветовал Рембо незамедлительно вернуться во Францию.

Девятого мая «Грозу собак», чувствовавшего себя хуже, чем когда-либо прежде, подняли на борт пакетбота «Амазонка», который уходил в Марсель.

МАРСЕЛЬ, ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА

Двадцатого мая 1891 года после двенадцати дней жестоких мучений на борту «Амазонки» Рембо высадился в Марселе и сразу же был доставлен в больницу Непорочного Зачатия, которую называли также больницей Зачатия и Материнства. Построенная в 1852–1857 годах, а в 1876–1879 годах значительно расширенная, она располагалась на улице Святого Петра, недалеко от тюрьмы, монастырской богадельни и психиатрической лечебницы. Больница имела восемь корпусов, каждый на сто коек. Рембо, у которого были деньги, скряжничать не стал и оплатил отдельную палату, по десять франков вдень.

Врачи, ассистенты доктора Антуана Трастуля, один сорокалетний практикант, санитары и сёстры были поражены. Им никогда не доводилось видеть столь чудовищно распухшего органа. Правое колено Рембо было похоже на огромную тыкву. Опухоль увеличивалась и становилась угрозой для жизни, если в кратчайший срок не ампутировать ногу.

Рембо, как всегда в несчастье, обратился к семье, своей дорогой маме и дорогой сестрёнке Изабель. Он умолял их приехать. Ведь речь шла о его жизни или смерти. Скорее — о смерти, в чём он был совершенно уверен и прямо сказал об этом в письме, отправленном матери. Он сообщал ей, что «превратился в скелет»^{140} и что ампутация правой ноги неизбежна. Он также вполне сознавал, что ему надо, не мешкая, урегулировать свои дела, включая обналичение в парижской Национальной учётной кассе векселя на 36 800 франков.