Артур Артузов

Поздоровавшись, не вставая с места и глядя куда–то вниз, Дейч быстро ввел Артузова в курс дела:

– Вы назначены приказом наркома научным сотрудником на правах помощника отдела в восьмой отдел. Начальник отдела майор госбезопасности Цесарский уже предупрежден.

Артузов был ошеломлен. Не сразу даже понял, о чем речь.

– Восьмой – это…

– Учетно–регистрационный.

– Мне бы хотелось поговорить с Николаем Ивановичем, – начал было Артузов.

Дейч словно ждал этой просьбы, почти прервал на полуслове:

– Товарищ народный комиссар вызовет вас сам, когда сочтет нужным.

Должно быть, начальник секретариата думал, что Артузов намерен жаловаться наркому на столь вопиющее понижение в должности, но Артур Христианович, памятуя прежнее доброе к нему отношение Ежова, хотел просить его совсем о другом человеке…

Начальник 8–го отдела ГУГБ майор госбезопасности (один ромб в петлице) Цесарский при разговоре с Артузо–вым явно чувствовал себя не в своей тарелке. У него в подчинении неведомо почему очутился корпусный комиссар, к тому же старый чекист, личность в контрразведке и разведке легендарная. Артузов, делая вид, что не видит в этой ситуации ничего особенного, чтобы не вступать сразу в конфронтацию с этим майором, который, собственно, ни в чем перед ним не виноват, сразу спросил:

– Каковы будут мои обязанности в отделе? Цесарский облегченно вздохнул и вполне дружелюбно ответил:

– Близится двадцатая годовщина образования органов ВЧК—ОГПУ—НКВД. Руководство решило к юбилейной дате издать книгу, закрытую, для служебного пользования. Лучше вас никто в наркомате нашу славную историю не знает. Ваше единственное задание, не мое, руководства – такую книгу написать. Все архивные материалы хранятся в нашем отделе. Вам будут доставлять любые «дела» по вашему усмотрению.

Цесарский даже сам проводил Артузова до его нового кабинета (хорошо еще, что отдельного). Небольшая комната, канцелярский шкаф, письменный стол под зеленым сукном и стеклом. Одно жесткое кресло. Один стул. Настольная лампа. Письменный прибор. Пепельница. У окна круглый столик с графином и двумя стаканами. Древний английского производства сейф. И портрет нового народного комиссара на стене напротив стола. Улыбающиеся глаза, добрый взгляд…

На следующий день Артузов через секретариат передал наркому личное письмо следующего содержания: «Дорогой Николай Иванович!

Вчера я добивался к Вам, чтобы доложить о деле, которое меня несколько тревожит.

Хочу доложить Вам об этом деле сегодня, тем более, что получил предписание возвратиться в Ваше распоряжение.

У меня работает старый мой работник Борис Игнатьевич Гудзь. Он был у меня одно время секретарем, долгое время работал в Особом отделе (был там парторгом в период, когда коллектив Особого отдела имел почти бессменно переходящее знамя ОГПУ).

Тов. Гудзь – отличный коммунист и очень хороший работник разведки.

На днях НКВД арестовал его родную сестру, которую я знаю также очень давно (лет тридцать). Отец Гудзей до Октябрьской революции был меньшевиком, а после нее сейчас же перешел в Коммунистическую партию и отправился с винтовкой, как красноармеец, на фронт.

Александру Игнатьевну Гудзь я знаю, как вполне преданного Советской стране человека… я с трудом допускаю возможность ее какой бы то ни было нелояльности к нашей власти… Лично я убежден, что А. И. Гудзь [ни в чем] не виновата…»^{119}

Борис Игнатьевич Гудзь не раз повторял автору, когда речь заходила о каких–либо мерзостных делах в НКВД: «Нас Артузов не так воспитывал». Вот и самого Артузова не так воспитывали те, кого он считал своими учителями, хотя мы сегодня вовсе не считаем уже идеальными рыцарями без страха и упрека ни Дзержинского, ни Менжинского. Но творить заведомые подлости они никому не позволяли. Потому и умудрился Артур Христианович на свою беду сохранить до конца жизни (во всяком случае, жизни свободной) прямо–таки детскую наивность в некоторых вопросах. Ни в январе, ни в феврале, ни в марте, ни даже в апреле он еще не понимал, что происходит в стране и на Лубянке в частности. Полагал, что начавшие валиться лично на него неприятности есть плод какого–то недоразумения, неточной информации «наверху», возможно, интриг Слуцкого.

Артур Христианович понимал дурацкое положение Цесарского, которому на рядовую работу категории «не бей лежачего» подсунули знаменитого чекиста с тремя ромбами. Как себя с ним вести? Как с обычным подчиненным? А вдруг завтра он выйдет из явной опалы, о нем вспомнят и назначат замнаркома? Что тогда? То–то же… Потому мудрый Владимир Ефимович счел за благо по возможности Артузову на глаза не попадаться и вообще никаких дел с ним не иметь. Заинтересовался Артур Христианович написанием чекистской истории – прекрасно, материалы ему из архива доставляют аккуратно, претензий к нему, начальнику отдела, нет, и слава богу.