Артур Артузов

…После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие и многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовками за спиной: я признаю безоговорочно советскую власть и никакой другой. И каждому русскому, каждому человеку, который любит родину свою, я, прошедший всю эту кровавую и тяжкую борьбу с вами, я, отрицавший вас, как никто, – я говорю ему: если ты русский, если ты любишь родину, если ты любишь свой народ, то преклонись перед рабочей и крестьянской властью и признай ее без оговорок…

На этом судебное следствие было закончено. От последнего слова подсудимый отказался, после чего суд удалился для вынесения приговора.

Суд приговорил Савинкова к расстрелу. Однако по представлению самого суда в тот же день, 29 августа, Президиум ЦИК СССР, «…признавая, что после полного отказа Савинкова, констатированного судом, от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу под руководством установленной Октябрьской революцией власти, применение высшей меры наказания не вызывается интересами охранения революционного правопорядка, и, полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс, постановляет: удовлетворить ходатайство Военной коллегии Верховного суда Союза ССР и заменить осужденному Б. В. Савинкову высшую меру наказания лишением свободы сроком на десять (10) лет».

После вынесения приговора Савинкова продолжали содержать во Внутренней тюрьме ОГПУ. Здесь ему обставили неказенной мебелью большую двухкомнатную камеру № 60, в которой он жил вместе с Любовью Ефимовной. Ему разрешили заниматься литературным трудом. Ежедневные прогулки он совершал не в тюремном дворе, а в парке Сокольники, тогда малолюдном, куда его возили на автомобиле. В сопровождении Гриши Сыроежкина Савинков несколько раз ужинал в уютном нэпмановском полуподвальчике на углу Рождественки и Пушечной улицы, напротив входа в роскошный ресторан при гостинице «Савой». Один раз они настолько засиделись, что Сыроежкин получил от Артузова выговор, правда, в устной форме и без последствий.

Пузицкий дважды вывозил Савинкова даже в театры, однажды в Большой на «Кармен», другой раз в незакрытую еще «Летучую мышь» в Большом Гнездниковском переулке. Оркестром там дирижировал двадцатипятилетний Исаак Дунаевский. На свидание с Савинковым приезжал из Ленинграда сын от первого брака Виктор Успенский.

«Феномен Савинкова» много лет не дает покоя его западным, да и отечественным биографам. Прежде всего их сбивала и сбивает с толку сама арифметика. В самом деле: между арестом Савинкова и началом судебного процесса над ним прошло всего двенадцать дней. За этот короткий срок непримиримый враг СССР пришел к безоговорочному признанию советской власти! Это казалось невероятным, невозможным, немыслимым! Объяснения на Западе давались самые фантастические: от первого, которое приходило на ум людям, мерившим все по собственным меркам (дескать, Савинков пошел на поводу у обвинения, чтобы спасти свою жизнь), до совершенно уж бредового – якобы на скамье подсудимых находился не Савинков, а загримированный под него актер.

Всего одиннадцать дней работали с Савинковым Артузов и Пиляр. Этого ничтожно мало для подготовки судебного процесса даже над обычным уголовным преступником. Но этого оказалось вполне достаточно, если учесть, что по одну сторону стола в следственной комнате находились такие выдающиеся контрразведчики, как Артузов, Пиляр, Пузиц–кий, а по другую – человек столь быстрого и решительного ума, как подследственный Савинков. Хитрить с Савинковым, расставлять ему обычные следовательские ловушки, каверзные вопросы и т. п. не приходилось. Задачи уличить Савинкова в содеянных им преступлениях не стояло: тут, что называется, улики были налицо и в достаточном количестве. От Артузова требовалось нечто принципиально иное: убедить Савинкова в бессмысленности его борьбы против советской власти, доказать ему, что народы бывшей царской

России, рабочие и крестьяне в первую очередь, считают эту власть своей собственной, кровной властью и никогда не поддержат против нее ни его, Савинкова, ни каких–либо других «освободителей».

Иначе говоря, Артузов и Пиляр должны были показать Савинкову, что преступления, им совершенные, были преступлениями не только против государственного и политического строя СССР – это Савинков понимал и на это шел, – но и тягчайшими преступлениями против того самого народа, борцом за свободу и счастье которого Савинков себя выдавал. Нужно было добиться публичного раскаяния Савинкова, матерого и упорного врага, имеющего тесные связи с правящей верхушкой империалистического мира, нужно было, чтобы сам Савинков выступил с разоблачениями происков международного империализма и белой эмиграции против СССР.