Артур и Джордж

Дорогой сэр, из обеспеченного положения я низведен до абсолютной нищеты, главным образом из-за того, что вынужден был уплатить большую сумму денег (почти 220 ф.) за друга, которому был гарантом. В надежде исправить свое положение я сделал заем у трех ростовщиков, но их чрезмерные проценты только ухудшили положение дел, и теперь двое из них подали прошение об объявлении меня несостоятельным должником, но они готовы взять его назад, если я незамедлительно уплачу 113 ф. У меня нет обеспеченных друзей, к которым я мог бы обратиться, и, поскольку объявление меня несостоятельным должником разорит меня и помешает мне на долгое время заниматься практикой, что лишит меня всех моих клиентов, я в качестве последней надежды взываю к нескольким незнакомым людям.

Мои друзья могут одолжить мне только 30 ф., у меня самого есть примерно 21 ф., и я буду крайне благодарен за любую помощь, как бы мала она ни была, так как и она поможет мне выполнить мое тяжкое обязательство.

Приношу извинение, что побеспокоил вас, и уповаю, что вы окажете мне посильную поддержку.

Остаюсь с уважением ваш

Д. Э. Идалджи

Энсон следил за Дойлем, пока тот читал письмо. Нет нужды указывать, что оно было написано за пять недель до первого располосования. Мяч теперь был на его половине. Дойль вернулся к началу письма и перечел некоторые строки, а затем сказал:

— Вы, несомненно, провели расследование?

— Разумеется, нет. В обязанности полиции это не входит. Клянчанье в общественных местах — это нарушение закона, но клянчанье среди дипломированных профессионалов нас не касается.

— Я не замечаю тут никаких упоминаний об игорных долгах или злоупотреблениях деньгами клиентов.

— Упоминания о них вряд ли тронули бы сердце сэра Бенджамина. Попробуйте почитать между строк.

— Не собираюсь. Я вижу тут отчаянную мольбу благородного молодого человека, оказавшегося в тяжелом положении из-за великодушной помощи другу. Парсы известны своей милосердностью.

— А, так он внезапно становится парсом!

— Не понимаю.

— Вы не можете представлять его по своему усмотрению то юристом-англичанином, то парсом. Разумно ли со стороны благородного молодого человека гарантировать подобную сумму и прибегнуть к помощи трех разных ростовщиков? Сколько знакомых вам солиситоров поступали так? Почитайте между строк, Дойль, спросите своего друга.

— Спрашивать его об этом я не собираюсь. И очевидно, что несостоятельным должником его не объявили.

— Бесспорно. Подозреваю, его выручила мать.

— Или же в Бирмингеме нашлись люди, доверявшие ему, как он доверял другу, гарантом которого стал.

Энсон пришел к выводу, что Дойль столь же упрям, как и наивен.

— Я восхищаюсь вашим… романтизмом, сэр Артур. Он делает вам честь. Но прошу простить меня: я нахожу его нереалистичным. Как и затеянную вами кампанию. Вашего молодчика освободили из тюрьмы. Он на свободе. Какой смысл в стараниях всколыхнуть общественное мнение? Вы хотите, чтобы министерство внутренних дел вновь проверило этот случай? Министерство внутренних дел проверяло его несчетное число раз. Вы требуете создания комиссии? Но почему вы убеждены, что она принесет вам желаемое?

— Мы получим комиссию. Мы получим полное оправдание. Мы получим компенсацию. А кроме того, мы установим личность настоящего преступника, вместо которого Джордж Идалджи томился в тюрьме.

— О, еще и это? — Энсон все больше по-настоящему раздражался. Этот вечер так легко мог бы оказаться вполне приятным: два светских человека, оба приближающихся к пятидесяти годам, один — сын графа, другой — рыцарь королевства, оба по воле судьбы заместители лорда-лейтенанта в своем графстве. Общего между ними было заметно больше того, что их разделяло… И вот между ними возникает озлобленная враждебность.