Артур и Джордж

— «Полное оправдание», — повторяет Артур. Последнюю фразу они с Джорджем читают вместе. — «Но кроме того, я пришел к заключению, что это дело не принадлежит к требующим возмещения или компенсации».

Джордж кладет доклад и сжимает голову в ладонях. Артур сардонически похоронным тоном читает последние слова: «Остаюсь искренне ваш Г. Д. Гладстон».

— Артур, милый, к концу ты был слишком стремителен. — Она никогда еще не видела его в подобном настроении и встревожена. Ей бы не хотелось, чтобы когда-нибудь подобные чувства обернулись против нее.

— Им следует повесить на здании министерства внутренних дел новые таблички. Вместо «вход» и «выход» — «с одной стороны» и «с другой стороны».

— Артур, не мог бы ты не темнить так, а просто объяснить мне, что все это конкретно означает.

— Это означает, это означает, моя милая Джин, что это министерство внутренних дел, это правительство, эта страна, эта наша Англия открыли новое юридическое понятие. В старину человек был либо невиновен, либо виноват. Если он не был невиновен, то был виноват, а если он не был виноват, то был невиновен. Достаточно простая система, испытанная и проверенная на протяжении многих веков, понятная судьям, присяжным и всему населению вообще. С нынешнего дня в английских законах появилось новое понятие — виновен и невиновен. В этом смысле Джордж Идалджи — первопроходец. Единственный человек, полностью оправданный в преступлении, которого не совершал, и в то же время извещенный, что трехлетний тюремный срок он отбыл заслуженно.

— То есть это компромисс?

— Компромисс! Нет, это лицемерие. То, что у этой страны получается лучше всего. Бюрократы и политики отшлифовывали это века и века. Это называется Правительственным Докладом, это называется Блеянием, это называется…

— Артур, закури трубку.

— Никогда. Однажды я поймал субъекта, курившего в присутствии дамы. Я выхватил трубку у него изо рта, переломил пополам и бросил ему под ноги.

— Но мистер Идалджи сможет вернуться к своей профессии солиситора.

— Сможет. И каждый потенциальный клиент, способный читать газеты, будет думать, что консультируется у человека настолько сумасшедшего, что он был способен писать анонимные письма, изобличая себя в гнусном преступлении, к которому, как признают даже министр внутренних дел и родственник Энсона, да благословит его Бог, он ни малейшего отношения не имел.

— Но, может быть, про это забудут. Ты же сказал, что они хоронят неприятные новости, публикуя их в канун Духова Дня. Так что, возможно, люди запомнят только, что мистер Идалджи был полностью оправдан.

— Ну нет, насколько это зависит от меня.

— Ты хочешь сказать, что намерен продолжать?

— Они еще не увидели мою спину. Я не собираюсь допустить, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу, я дал слово тебе.

— Нет, Артур. Ты просто объяснил, что намеревался сделать, и сделал, и добился полного оправдания, и Джордж может вернуться к своей работе, а только этого он, по словам его матери, и хотел. Ты добился замечательного успеха.

— Джин, пожалуйста, перестань быть со мной такой рассудительной.

— Ты предпочтешь, чтобы я была с тобой нерассудительной?

— Я кровь пролью, лишь бы избежать этого.

— С другой стороны? — поддразнивающе спрашивает Джин.

— С тобой, — говорит Артур, — другой стороны нет. Есть только одна сторона. Все очень просто. Единственное в моей жизни, что когда-либо казалось простым. Наконец-то. После столького времени.

Джорджа некому утешить, некому его поддразнить, некому помешать, чтобы эти слова вновь и вновь не прокатывались в голове: «Заблуждающийся и злокозненный человек, позволивший себе дурную шутку, притворившийся, будто он знает то, чего, возможно, не знает, для того, чтобы сбить полицию с толку и усугубить трудности крайне трудного расследования. Заключение, представленное обеим Палатам Парламента и Его Августейшему Величеству Королю».