Артур, Луи и Адель

– Ты видела все эти картины вживую? – задал я очередной вопрос.

– Нет, к сожалению, не все. Но некоторые. Я ведь первый раз в жизни в этом году сходила в музей д’Орсе. Родилась и прожила шестнадцать лет в Париже, и ни разу не была там!

– Не поверишь, но я тоже ни разу не был, – с сарказмом в голосе сказал Артур, и она улыбнулась:

– Как же это удивительно!

– А что там? Боксерские груши есть? – продолжал он дурачиться.

Адель рассмеялась:

– Если честно, я лишь глянула на парочку произведений Дега, а все остальное время просидела на смотровой. Оттуда открывается такой красивый вид на Сену, сад Тюильри и Лувр! Я стояла там, вдыхала свежий воздух и думала, какой же прекрасный Париж.

– Вот видишь: Дега прекрасен, Париж прекрасен. Что еще, Адель?

– Ты, – тихо вырвалось у нее, она отвела взгляд и сразу же добавила: – И ты, Луи.

– Я польщен, – пробормотал я, клея очередную репродукцию.

Артур же ничего не ответил, сделал вид, что слишком занят разглядыванием картин.

– Ракурсы его картин очень похожи на фотографии, – произнес я, в очередной раз пытаясь избежать неловкой паузы, и Адель тут же подхватила:

– Да-да, смотри. – Она показала мне картину, на которой изображена балерина с букетом в руках. – Видишь, он изобразил ее сверху, сцена видна прямо из-под руки дамы, сидящей в ложе, как раз с того места Парижской оперы, на которое у художника был двадцатилетний абонемент! Но главное не это, а само движение импрессионистов в живописи. Они запечатлевали секундный момент! И мне так это нравится, будто попытка остановить момент, удержать лучшее из него.

Я забрал у нее репродукцию из рук и стал внимательно рассматривать. Сама идея поймать момент мне тоже безумно понравилась. Ведь именно этим я грезил всю свою жизнь.

– Смотри, он вообще не щадил моделей, – продолжала воодушевленно Адель, суя мне в руку уже другую репродукцию, – «в кадр» у него то и дело попадала то чья-то широкая спина, то совсем не изящно вывернутые ноги в пуантах, выражение лиц, далекое от возвышенного, неклассические профили танцовщиц. Но при этом он передавал красоту, утонченность, воздушность, хрупкость. Мне нравится, что его перфекционизм был остро развит лишь в том, чтобы каждый изгиб был правильным, соответствовал пропорциям и так далее. Он делал миллион эскизов, прежде чем изобразить что-либо на полотне. При этом в его картинах проскальзывает сама жизнь в естественной, далекой от идеала манере, но до чего же чарующе красиво!