Арвендейл. Нечистая кровь. Книга 2. Корни Тьмы

Яннем не помнил, как пересек лес и добрался до лагеря. Очнулся только, поймав обращенные на него взгляды, полные такого смертельного ужаса, какого Яннем не видел даже в глазах своих врагов, которых по его приказу пытали в подземельях Бергмара.

– Отойдите от них! Прочь, все прочь! – исступленно закричал Кармиэль.

Эльфы попятились, глядя на короля Яннема и его брата с таким отвращением, с каким глядели бы на темного бога Ыхлыга, вышедшего из-под земли. Кем бы стал Брайс, если бы остался там и позволил Тьме и дальше питать себя и питаться собой? Демоном, равным Ыхлыгу? Или сильнее?

– Убейте его… обоих… их надо убить сейчас… пока не стало поздно…

– Сам и убивай.

Яннем смутно слышал голоса Кармиэля и Вириэля, они препирались, как всегда. Яннем улыбнулся окровавленным ртом: люди всегда остаются людьми, как и эльфы – эльфами. Он выпрямился, чувствуя себя уже гораздо лучше без этого нечеловеческого, царапающего голоса в своей голове. На Брайса – вернее, на то, что осталось от Брайса, – он не смотрел с тех пор, как поднял его тело в иэллии.

– Мы возвращается к Элавиоль, – сказал Яннем, и оба эльфа умолкли. – К вашим друидам. В Светлый лес. Пусть они его спасут. Его нельзя просто убить, потому что тогда Тьма, которую он в себя впитал, вырвется на волю. И сожрет нас всех.

Он улыбался, говоря это. Эльфы обменялись красноречивыми взглядами («Я же предупреждал!» – «Помалкивал бы лучше»). Потом Вириэль повернулся к своим людям и сказал:

– Соорудите носилки. Двое носилок, – добавил он, смерив Яннема взглядом, и улыбка Яннема стала шире. Странно, но он чувствовал неимоверное облегчение. Хотя по-прежнему не смотрел на своего брата. И ощущал густой запах его крови.

– Мне не надо, я поеду верхом, – сказал он и потерял наконец сознание.

Глава 11

Власть Тьмы – обоюдоострый клинок.

Она владеет тобой, ты – ею.

Иначе это не бывает.

Брайс стоял в устье мертвого ручья с растрескавшимся дном, выложенным клочьями высохшего ила. В иле копошились странные, отвратительные на вид насекомые, то ли жуки, то ли пауки, выползающие из трещин. Их было не очень много, и они не нападали, словно были здесь полноправными хозяевами и знали об этом, а он, пришелец, чужестранец в незнакомой стране, не мог причинить им никакого вреда. Странно, они даже, казалось, приветствовали его. Откуда-то он это знал.

Брайс сделал шаг, потом другой. Идти оказалось легко, ноги отталкивались от растресканной земли, словно он вот-вот готовился взлететь. По бокам от ручья стоял густой туман, багряно-серый, в нем что-то ворочалось и вздыхало, ухая с утробными стонами, которые могли быть спутниками и упоенного соития, и чьей-то агонии. Брайсу они не нравились, но ему вообще здесь не нравилось.

Это высохшее русло ручья, огороженное живым туманом, походило на тропу. На дорогу. Он не представлял, что может ждать его в конце, но не было иного выхода, как идти вперед, потому что он знал, что если ступит в багряный туман, тот мгновенно сожрет его живьем и перемелет мясо с костями.

Брайс пошел вперед, стараясь не наступать на копошащихся насекомых, лениво расползавшихся в стороны под его ногами. Наступил на одного, услышав под ногой мерзкий короткий хруст, торопливо отдернул ногу и с отвращением двинулся дальше.

Кто-то звал его по имени, настойчиво, нетерпеливо, почти грубо. Кто-то, кто ждал в конце тропы.

У него шевельнулось что-то вроде воспоминания, наполненного гневом и страхом: рыхлая почва, втягивающая его тело в разверзающуюся прямо под ногами могилу, комья земли на лице. Это сделал человек, чьего имени он не помнил. Но также Брайс знал, что этого человека здесь нет – тут было слишком далеко для него, слишком темно. В том месте, где оказался Брайс, люди, возможно, вообще никогда не бывали. Разве что те, кому уже нечего терять и кто согласился отдать всего себя, чтобы получить взамен исполнение всех желаний. Каких угодно желаний.

Иначе это не бывает.

– Брайс. Сынок. Посмотри на меня.

Он оглянулся и увидел Илиамэль, свою мать. Она стояла там, где он только что прошел – высокая, стройная, с прекрасными золотыми волосами, окутывающими ее, подобно драгоценному покрывалу. Совершенно обнаженная, хотя это не сразу бросалось в глаза под золотым ковром ее волос, одна прядь которых была заправлена за остроконечное, еще не отсеченное ухо. Юная, прекрасная. Она протянула к Брайсу руки, которыми качала колыбель и гладила его по голове, когда он подрос, и Брайс помнил, какими теплыми и нежными они были.

Сейчас по ним ползали пауки.

– Милый мой сын. Мой первенец. Моя гордость. Ты стал всем, о чем я мечтала, и даже больше. Почему же ты за меня не отомстил?

– Ты никогда не просила, – ответил Брайс, не сводя глаз с моляще вытянутых к нему рук.

– Конечно, разве я могла? Ты ведь сын своего отца. Полукровка в диком краю, где все ненавидят таких, как ты. Разве я могла подвергать тебя такому риску? Я лишь дала тебе меч, сын, и только ты должен был решать, на чьи головы его обрушить. Ты выбрал не меня.