Асафетида

Пошел к Агнии-знахарке. Весь Псков лечила она, женка красная вельми была, так что и здравый иной ее за грех не считал посетить. Посмотрела его, послушала. «Грудная жаба это у тебя», — заключение дает. «Ну так и дай снадобье от твари сей, — он Агнию просит. — Я за ценою-то не постою». А она ему: «В твое лета, — отвечает, а Архипу седьмой уже десяток шел, — одно снадобье потребно: плоть да кровь Христовы. А уж за этим к своим ступай». Тут он про Всеслава Брячиславича и вспомнил ненароком, спрашивает у ней: «Ты — чародейница нарочитая, и ведаешь, небось, заклятие какое на долгие лета?» «Не ведаю ничего», — отвечает, а сама такое лицо сделала, что понял он: ведает.

У Агнии дочка была незаконнорожденная. Варварой, что ли, звали ее. Грех с ней случился большой, но про тот грех весь Псков знал, а вот про Агниин — немногие. Архипу, однако, известно всё было. Пировал он раз с настоятелем неким, а тот и пожаловался, что сын его тайно на две семьи живет. И всё бы ничего, да сын сам — настоятель в Покровском храме в Довмонтовом городе. Хоть имени Агнииного и названо не было, но Архип как-то косвенно догадался и припугнул ее, будто митрополиту челобитную подаст. Тогда и согласилась она.

Ведьма буквы знала, но дочка грамотней была: отец незаконный потехи ради по требнику ее обучил. Вызвала мать дочку и велела заклятие такое-то по порядку из Княжеской грамоты переписать. Архип подумал тогда, что это в честь Всеслава Брячиславича грамота названа так: не сразу смекнул, о каком князе речь.

Замысел родился у него хитрый, и в монастырь Иоанна Предтечи он той же ночью полез: в храме спрятался, обмотался холстиной белой, из-за колонны выпрыгнул перед инокинями, дурочками несчастными, да мором грядущим давай стращать! «Аз есмь Христос», — говорит им. Ну, а назвался Христосом, значит Христос и есть! А каков ликом сам, до того дела нет! На Седьмых Небесах он, что ль, Господи прости, одряхлел так?! — Во время своего рассказа завозмущался священник. — Сказал им Архип, в Христа ряженый, что для того, чтоб избежать нового поветрия, церковь надо выбрать какую не жалко и всех псковских ведьм в ней заживо сжечь.

Слова Иисуса явленного скоро по городу разнеслись, каждый пскович их словно своими ушами услышал. А что же? Боялись, помнили люди мор великий — мало лет прошло. На вече крик подняли, да епархия невинных женщин казнить не велела. Тогда-то Архип сам на зачинщиков вышел да церковь свою к услугам предложил. Опасался, что дюжину не наберут. А как к храму, говорит, явился в назначенную ночь — остолбенел! Народу больше, чем в Пасху! От светочей как днем светло! Боялся, что прежде обряда ненароком церковь попалят.

Один мужик ажно из Борисовичей свою тещу привез. Та, горемычная, сидит в телеге, не разумеет: «Зачем приехали? Какая такая ярмарка ночью?» Другой двух девчушек тащит, мала малой меньше. «Сестры мои, — святому отцу сообщает, — давно мною в волшбе замечены. Как батюшка помер, спутались с силой нечистой». Какой с них грех, с малявок, спаси Господи?! А братец молвит: «Семь лет одной в том году сполнилось, а другой — в позатом, грешницы нарочитые. Ворожеи в живых не оставляй». Семь лет — это срок, после которого в старину человек переставал неразумным считаться и за грехи свои должен был отвечать, — пояснил рассказчик. — Ясно, что неправду про девчачью ворожбу злодей говорил. По обычаю людскому должен был он после батюшкиной смерти позаботиться о сестрицах, приданное собрать к свадьбе, ну а тут подвернулся повод избавиться сразу от обеих. Так же, как другому с тещей, чтоб не кормить старуху.

Архипу для обряда женщины были нужны, именно в плотском смысле. Вдовиц всё больше брал да тех, про кого точно знал. Из молодых одна Агниина дочка в храм вошла. Как поняла, что будет, завопила, омочилась даже. Пожалел, говорит Архип, что не отпустил ее, но поздно было. Другие одиннадцать тоже кричать начали. Испугался казнитель, что народ дрогнет. Да не дрогнули, — Георгий вздохнул и устало прислонился к больничной стене, окрашенной зеленой краской.

— Удивительно, что ликантропия, как у прочих, у него от этого от заклятья не развилась, — через несколько секунд нарушил молчание Точкин.

— Отчего же не развилась? Развилась, — священник сглотнул пересохшим горлом. — Да сумел он и эту хворь перехитрить. «Спас, — рассказывает, — жизнь свою чрез злодейство ужасное, да что теперь делать с жизнью оной не ведаю». Грех наперво решил замолить. В скит лесной за сотню верст от Пскова ушел, землянку вырыл да семь лет там постился грибами с ягодами. Людей не встречал все годы, только зверье одно, да слышит вдруг голосок детский, тоненький: «Дедушка пресвятой, не видал ли овечи моей? — Спрашивает отрок. — Агница белая, в лес побегла, день-деньской ищу». «Видал, — ему Архип отвечает, — залазь в пещеру мою».