Асан

С покореженной психикой что один, что другой. Не могли почиститься, мать их!.. С водой в пакгаузе перебоев нет. Сортир рядом. В чем же дело?!.

Трудно таких любить. Я таких насмотрелся. Неопрятность — правда их болезни. Контуженные не бывают белыми и пушистыми. В госпитале, помню, суровая нянька давала контузикам тычки, одному за другим. Тычки и оплеухи… Еще и чертыхалась: «Потолще сосиску взять — он понимает. А если соплю с носу подобрать — он больной!..».

Почистившимся, я разрешаю им сидеть.

— Пацаны… Внимание.

Я говорю спокойно:

— На склады грядет проверка. Проверка по горючке, вас она не касается… Однако на всяк случай — вам, рядовые, лучше бы сидеть тихо. Не высовываться.

Уточняю:

— Лучше в эти день-два не выходить в столовку. Я скажу, чтобы еду вам приносили.

Молчат.

— День-два, — повторяю я.

И ставлю как бы точку:

— День-два, и отправлю вас с колонной. Уже решено.

Слышатся бухающие по ступенькам знакомые шаги. Всегда кстати… К нам спустился Крамаренко.

— Я искал вас, т-рищ майор.

— Здесь я. Куда я денусь… Слушай, Крамаренко. День-два, если офицеры у нас будут высматривать и вынюхивать, пусть пацаны едят здесь. Прямо в пакгаузе. Чтоб меньше на виду.

Крамаренко кивнул — конечно!.. Он хорошо знал о моих контрах с Дубравкиным.

Алик опять за свое. Сильно заикаясь:

— А к-к-когда нас отправите в ч-часть, товарищ м-майор?

— Я же сказал — день-два… Зато майор Хворостинин… слышали?.. Из госпиталя выписался и вскоре сам поведет колонну, — подбадриваю я.

Знают, знают!.. И наконец улыбаются. Конечно же! Кто не слышал про непобедимого Хворя.

— Не дрейфь, пацаны! Во-первых, я вас здесь откормлю, — заторопился Крамаренко.

Тоже ведь подбрасывает им положительную эмоцию.

— Определи им исполнительного солдата, Крамаренко. Пусть носит еду.

— А я сам, Александр Сергеич. Я сам… С котелками туда-сюда нехитро. И меньше разговоров будет.

— Зачем же сам?.. У тебя дел полно.

— Справлюсь.

Крамаренко тут же и выскакивает из пакгауза. Быстро смотался туда-обратно… Показательно приносит им ужин.

По-свойски подбадривает. Ешьте, шизы, ешьте!.. Солдат ест — служба идет. Отчего солдат гладок — поел и на€ бок… Крамаренко поставил принос на стол и быстро уходит. Бормоча свои прибаутки.

Олег мигом раскидал туда-сюда котелки. Два Алику — два себе. Ложка здесь — ложка там… Я еще не ушел, вижу его улыбку… И в котелках вижу сосиски, равно толстые! И компот, компот, солдатская радость, в термосе. Компот можно горячий!.. Кто как любит… Компоту много. Настоящий десерт!

Оба жуют, наворачивают, и их бесхитростное солдатское бытие меня успокаивает… У меня все чисто, товарищ полковник Дубравкин. Не подкопаться… Мой козырь известен. Я не продаю оружие, товарищ Дубравкин… Бензин?.. Но ведь майор Жилин бензиновый король. Всем известно. Все знают… С короля не спрашивают… Короля не попрекают короной.

Дубравкин свирепствовал на зачистках и как-то второпях сжег чеченскую деревню. Старухи, дети. Обезножившие старики. (Эти мотыльки летят в огонь всегда первыми.) А факты той зачистки вдруг обнажились слишком.

Но Дубравкин, глотая черный дым своего пожарища, еще и матюкался, война, мол, и есть война. Упрямился, а не каялся — за что и под суд. Признан был виновным. Суд был достаточно громким. Не жги мотыльков!.. Обошли в награде. Хотели вовсе изгнать из армии. Уже, казалось, все решено, однако… Однако вояки нужны. А Дубравкин умел понравиться своей воинственностью. Его осуждали, но втайне симпатизировали. Он и мне одно время казался хорош.

Его лишь ограничили в боевых действиях. Отныне полковник Дубравкин боролся с внутриармейскими хищениями оружия. Ему не разрешалось вести бои, а его полк был специально укомплектован меньше чем наполовину. С такой вот показательно (и, надо признать, нелепо) урезанной воинской частью обозленный полковник бродил по Чечне туда-сюда.

Когда в полку вместо трех батальонов один, что за полк!.. А вот чтобы не лез в драки!.. Только в случае самообороны. Но Дубравкин все равно, конечно, лез. Он забывал про проверки. Забывал свое прямое дело. Зато при первой возможности затевал с чичами бой. Никого не слушая. Настоящий псих!.. Он был уверен, что от честной войны его отстранили враги и предатели. Враги были всюду. Теперь Дубравкин это твердо знал.

Мы с ним столкнулись, когда у вполне наших, у лояльных чеченцев он отнял бензин. Который я им с трудом доставил. Он отнял… И по телефону не оправдывался, а кричал: ты мне давно осточертел, крыса! говенный начальничек!.. Поди понюхай пороху!.. Он только-только не кричал, что я предатель. Это у него в бранном ряду последнее.

Я все же подсказал воинственному истерику:

— Товарищ полковник, лучше бы бензин вернуть… Ошибка.

Но я не успел сказать, почему лучше.

— Что-ооо?!

Не успел я ему объяснить, что эти (наши) чеченцы — крестьяне, простые крестьяне… и, если лишить их бензина (и тем самым движения), они разойдутся, разбегутся по домам… Они не могут, как горные чичи, готовясь к боям, осесть на одном месте, тренироваться, маскироваться, жить маетой солдата. Они — домой. Они — к овцам. Они — в огород.