Асан

Вой… Полукомичный-полутрагичный плач продолжается. Когда будет мир, они построят мне дом. Найдут мне еще одну жену… Пусть будет твоя русская и пусть будет еще горянка… Если красивую не найдем, добрую найдем. Будет мясо готовить!.. И еще, Сашик!.. Главное — есть такая молитва. От нападений в горах… Пучха-путу-путуту… Я должен запомнить по-чеченски. Необязательно понимать, Сашик. Необязательно принимать ислам. Главное — повторять… Чтобы не напали в горах! Чтобы вражья рука никогда не отрезала твои чуткие уши… Пучха-пу-путуту-кургам… Пучха-пу-путуту…

Двое качают головами, повторяя нараспев мое имя. А тот озабоченный старик наконец перестал искать рукой в кармане. Нашел… Из пиджачного истертого кармана старик вытаскивает пару мандаринов и, привстав, протягивает мне — это гостинец, Са-ашик.

Чтобы не обидеть старика, я беру. Старик счастлив… И другие счастливы, улыбаются, щеря беззубые рты… Но я умело делаю отвлекающее движение. Вдруг оглядываюсь. И когда все они следом за мной пугливо оглядываются, я ловко возвращаю старику мандарины в его столетний карман.

К нам по шаткой лестнице недостроя вбегает чеченец средних лет — пышноусый рабочий.

— Прораб! — говорит он, пугая стариков. А потом мне: — Прораб Рослик!

Рослик обычно гоняет стариков со стройки.

Старики шумно и пугливо вздыхают: «Ах-ах-ах… Ох-ох-ох», — а рабочий открывает для них дверь бытовки. Там есть другой спуск по лестнице… Как потайной вход-выход… Там можно уйти, не встретив грозного прораба. Удивительно, но маленького некрасивого Рослика старики боятся больше, чем представительного, сильного Руслана.

Рабочий с юморком. Подмигнув мне, он загоняет стариков в бытовку. Приговаривая: «Быстро… быстро… Прораб Руслан-Рослик лишних на стройке не любит… Прораб Рослик вас сейчас сожрет. Прораб Рослик с утра не евший».

Я люблю стариков, русских, чеченских… да пусть любых… все равно чьих! Старики ненадолго. Старики — исчезающее чудо природы.

Дверь в бытовку закрылась. Ушли.

С Росликом мы здороваемся за руку.

— Привет.

— Как ты, Александр Сергеич?.. Сочувствую тебе…

Но новых подробностей у Рослика нет… Мы опять о разгроме колонны в Мокром, о чем же еще?.. Опять ваших подстерегли. Сочувствуя… жалея Колю Гусарцева… понимая мою боль, Рослик все же не в силах до конца скрыть и некое торжество. Горцы нанесли сильный удар. Как забитый гол на футболе… Наши — вашим! Торжество войны.

Однако, человек чуткий (благородство по отношению к противнику), Рослик сгоняет с лица недоразвившуюся улыбку:

— Чертова война.

— Чертова, — киваю я. — А ты, Рослик, слышал о ваших потерях?

— Нет.

Я так и думал. Он еще не знает о смерти Горного Ахмета и его братана. О последней слепой стрельбе Мудилы Мухина.

Я мстительно молчу. Еще услышит… Я ведь тоже болею. Тоже за своих.

Но эти счеты (разнонаправленные счеты потерь) наши отношения с Росликом не затрагивают. В этом нет личного. Мы не стреляем друг в друга. Это не мы… Там, в Мокром, другие убивали других.

И сто раз правы старики, только что жаловавшиеся и гундосившие мне в ухо, — мстить и бомбить их село бессмысленно. Любому конкретному селу мстить бессмысленно. Наказывать там некого. Колонну сожгли другие… Всегда другие.

Рослик идет осматривать наш недострой. Шагает, чертыхаясь на медлительность работ и трогая углы. Сырость!.. Стены совсем омертвели.

Старики, спрятавшиеся в бытовке, оказывается, не ушли… Они там оживились. Тишина их оживила. Они чуть приоткрыли дверь. Манят меня к себе… Зовут шепотом: «Сашик… Сашик! Ушел прораб Рослик?.. Пусть он уйдет…».

Даже оттуда, из дверей бытовки, осторожно высовываясь, старики пытаются выразить любовь — сказать о своей благодарности за прошлогоднюю солярку. Они прикладывают руку к сердцу. Улыбаются мне. А тот озабоченный старик издали снова протягивает мне — на ладони — два тусклых мандарина… Это же тебе. Это же гостинец, Сашик!

Поначалу у чеченцев (у полевых командиров) мобильников (купленных в Турции, в Пакистане) было куда больше, чем у наших офицеров.

Мы редко-редко, только случаем подбирали телефоны на бомбленых тропах. Но мне подсказала ход нестандартная смерть Дудаева. И я среагировал… Я был одним из первых, кто стал прикупать мобильники впрок. Владеющий информацией — владеет миром. Я бы добавил… и миром, и войной… на дорогах.

Крестьянин за солярку, чтобы хоть как-то оживить в поле трактор и вовремя землю вскопать, все отдаст. Сельский чеченец такой же крестьянин, как и всякий другой. Его тошнит от крови, когда он с год повоюет… С соляркой вместе я предлагал такому крестьянину мобильник. По-тихому, конечно… Ему горючка — а мне позарез нужно знать про дорогу и про перекресток, что на подходе к его селу. Перекрестки — шахматные клетки горной войны.

Сначала крестьянин недоумевал. Бедняга косить-копать не знал, с чем кушать маленькую фиговину с кнопками. Боялся взять в крестьянскую ладонь. Выскользнет. Уж очень мелкая!