Асфальт и тени

— Прошу вас как премьер-министра объяснить, что означает вчерашнее выступление министра внутренних дел? И предупреждаю: просто так сковырнуть меня не удастся. За мной люди стоят…

— Иван Павлович, я вас очень хорошо понимаю, и поэтому давайте успокоимся, — суетливо закудахтал Чистолицев. — Присаживайтесь. Вы что будете: чай, кофе?

— Кофэ, — буркнул Плавский.

— Я сам вчера телевизор не смотрел. Утром провел маленькое совещание. Болотов тоже был, но перед вами ушел вместе с Чайбесом. Вкратце мне, конечно, пересказали вчерашнее. Вы только правильно меня поймите, я вынужден буду провести разбирательство с милицейским начальником. Я ему сказал, чтобы он предоставил в мое распоряжение всю доказательную базу и не позднее сегодняшнего обеда. А то, ишь ты, много себе позволяют! А вообще вам лучше бы позвонить президенту, вы его кадр.

— Звонил. Прикрепленный уже третий час талдычит одно и то же: «При первой же возможности соединю». Куда там соединят, может, он уже дуба дал. Вот уберут меня и объявят народу.

— Да бог с вами, Иван Павлович, — истово закрестился премьер.

Плавский, обжигаясь, пил кофе, рассеяно слушал косноязычную речь начальника правительства, и до него постепенно начинал доходить смысл происходящего. Его, Ивана Павловича Плавского, боевого генерала, кинули, развели, как мальчишку, использовали и вышвырнули, как не пришедшегося ко двору. Звуки, наполняющие комнату, исчезли. Беззвучной рыбой шамкал, сверкая металлокерамикой, смешной, заплывший жиром человек, номинально числившийся вторым лицом государства и в совершенстве постигший сложную науку имитатора кипучей государственной деятельности.

В голове у генерала, цепляясь одна за другую, как самописцы, плясали мысли. К кому, а главное — зачем он пришел сюда? Что хотел услышать? Эти пустые и лживые слова? Увидеть потупленные взоры с искорками злорадства?

Внутри кипела злость. Ему вдруг все опостылело. К черту всех! Может, правы были соратники, сегодня ночью убеждавшие его никому не верить, а обратиться к народу, поднять верные войска и закончить весь этот бардак в считанные дни. Но это война! Войну Плавский знал и не любил, тем более в России, здесь испокон веков на одного виноватого приходилось по десятку невинно загубленных. Нестерпимо захотелось бросить все это, послать всех куда подальше, взять удочки и уехать на болото, в Коломну, ловить карасей.

Плавский молча встал и не прощаясь вышел.

12

В Совете национальной стабильности царило истерическое оживление. Старожилы, пережившие не одну реорганизацию, уткнувшись в спасительные бумаги, делали вид, что ничего не замечают и все происходящее их не касается. На бесстрастных лицах читалось: «Я всего лишь придаток моего стола, и все выходящее за его пределы не имеет никакого значения».

Сотрудники, пришедшие с Плавским в шестой подъезд и привыкшие к чугунным воротам на Ильинке, сбивались в постоянно меняющиеся группки, о чем-то шептались, озираясь по сторонам.

Малюта уже в половине седьмого был в приемной начальника с готовым обзором газет. Этот обзор, отличающийся от официального, который разносили по кабинетам ближе к полудню, он готовил сам в нескольких фразах формулируя смысл основных, знаковых материалов. Сегодня газеты были пустыми, только в двух с пометкой «срочно» были напечатаны крошечные информашки о вчерашних излияниях Болотова.

Плавский появился неожиданно из общего коридора. Протянул Скурашу руку и жестом пригласил в кабинет. Лицо Ивана Павловича было напряжено, рябые от оспин скулы ходили ходуном, движения казались резкими, в голосе перекатывались металлические шары.

— Ну что у вас, Малюта Максимович?

— Обзор прессы, в основном, — он положил перед шефом листки, на первом крупным шрифтом было набрано: «Возможно, сегодня вас отстранят от всех занимаемых должностей. Указ уже подписан. Ждут, когда Царь сможет его огласить. Надо что-то делать».

— Конечно, надо, но кто знает, что? Вы пока свободны, за обзор спасибо. Я, правда, уже прочитал отдельные газеты, так что в курсе основных событий.

Позже Обрушко рассказал Скурашу, что ночью их собрал Плавский и они почти до утра обсуждали ситуацию. Поднимать войска, на чем настаивал Евлампов, генерал наотрез отказался: «Я никогда не позволю, чтобы по моей вине кто-то развязал новую гражданскую войну. Хватит, навоевались!»

Резиново тянулось время, все собрались в кабинете Лаврентия Михайловича и, заглушая волнение анекдотами, ожидали возвращения начальника из Белого дома.

Секретарь вернулся внешне спокойным, только желваки, ходившие на скулах, опали, а темные молнии, сверкающие в зрачках, превратились в тлеющие безразличием угольки. Попросив никого с ним не соединять, он вызвал помощника и заперся в кабинете.