Асгард - город богов

СТЕНА, ДВЕРЬ… ИЛИ ТОННЕЛЬ?

Белую стену замечали давно. Как магический объект. Я призвал в союзники Герберта Уэллса с его рассказом «Дверь в стене».

«Я увидел перед собой листья дикого винограда, освещённые ярким полуденным солнцем, темно-красные на фоне белой стены. Я внезапно их заметил, хотя и не помню, в какой момент это случилось… На чистом тротуаре, перед зеленой дверью лежали листья дикого каштана. Они были жёлтые с зелёными прожилками… Должно быть, это был октябрь. Я каждый год любуюсь, как падают листья дикого каштана, и хорошо знаю, когда это бывает».

В этом отрывке меня поразило упоминание стены и темно-красных листьев. Почему? Да потому что белое — не от мира сего. Это цвет смерти у многих народов и племён древности.

А темно-красные листья означают то же, как ни странно это на первый взгляд. Красной охрой красили кроманьонцы места погребения. Красный цвет остался на костяках погребённых. Красным метили потом гробницы, мавзолеи, погребальные камеры, ниши, склепы, мир усопших. В общем, тот свет, что маков цвет. Короче не скажешь.

И вот я листал давно читанный рассказ. Понимал его я теперь не хуже автора. Придавал ли Уэллс значение сочетанию цветов, красок, знал ли закон трех миров — земного, небесного и подземного, мира мёртвых? Или нет? Не берусь судить. Ведь он биолог, ученик Гексли, автор популярного в своё время учебника в этой области. Откуда же пришли в рассказ приметы неземного?

Вот герой рассказа Уоллес открывает зеленую дверь. Он решается на этот поступок, поборов колебания. «Каким-то совершенно непостижимым образом ему было известно, что отец крепко рассердится, если он войдёт в эту дверь». Вдруг он решается, бежит назад, к двери, мимо которой прошёл, отворяет её, входит, и дверь за ним захлопывается! Он очутился в саду, который потом вспоминал всю жизнь…

«Это был совсем иной мир, озарённый тёплым, мягким ласковым светом; тихая ясная радость была разлита в воздухе, а в небесной синеве плыли лёгкие, пронизанные солнцем облака. Длинная широкая дорожка, но обеим сторонам которой росли великолепные, никем не охраняемые цветы, бежала передо мной и заманивала все дальше, и со мной шли две большие пантеры. Я бесстрашно положил свои маленькие руки на их пушистые спины, гладил их круглые уши, чувствительное местечко за ушами, и играл с ними. Казалось, они приветствовали моё возвращение на родину. Все время мной владело незабываемое чувство, что я наконец вернулся домой. И когда на дорожке появилась высокая прекрасная девушка, с улыбкой подошла ко мне, сказала: „Вот и ты!“, подняла, расцеловала, опустила на землю и повела за руку, — это не вызвало во мне ни малейшего удивления, но лишь радостное сознание, что так все и должно быть, и воспоминание о чем-то счастливом, что странным образом выпало из памяти. Я вспоминаю широкие красные ступени, видневшиеся между стеблями дельфиниума; мы поднялись по ним на уходившую вдаль аллею, по сторонам которой росли старые-престарые тенистые деревья. Вдоль этой аллеи, среди красноватых, изборождённых трещинами стволов, стояли торжественно мраморные скамьи и статуи, а на песке бродили ручные, очень ласковые, белые голуби».

Читая этот отрывок, я вздрогнул. Опять красный цвет коры деревьев и красные ступени. Как в моем городе. И свет, такой же, наверное, золотистый. Мне казалось: если внимательно читать, то можно найти и описание города с красными стенами дворцов. И я читал. Я нашёл широкую тенистую колоннаду, просторный прохладный дворец, фонтаны. Все это увидел мальчик Уоллес. Потом он играл с новыми товарищами — там было много людей, которые рады были его видеть, были и сверстники. Игры с ровесниками он не запомнил. Его лишь преследовало неповторимое воспоминание о счастье и видение площадки, зеленой травы и солнечных часов — именно там они играли.

До сих пор рассказчик говорил о мечте, о мимолётном счастье ребёнка, рано оставшегося без матери. И мы всем сердцем желали мальчику хотя бы ещё несколько светлых минут в волшебном саду. Но недаром назван инструмент, отмеряющий и время, и счастье — солнечные часы на площадке для игр, обрамлённые цветами.

Появляется строгая женщина с серьёзным лицом. Она манит маленького Уоллеса к себе и уводит его на галерею. Товарищи по играм кричат ему: «Возвращайся к нам. Возвращайся скорее!»

Женщина открывает книгу, которую она держит на коленях. Женщина сидит на скамье. Мальчик стоит рядом. Он изумлён. Страницы книги оживают, и он видит самого себя. Все свои дни — со дня рождения. Свою покойную мать. Свой дом, детскую, потом — окрестные улицы.

Мы должны представить себе мальчугана, который видит все это не на картинках, а вправду, и с недоумением заглядывает в глаза строгой женщины. Он не знает ещё, что это судьба. Впрочем, об этом он, быть может, и не догадается.

Уоллес видит себя в этой необыкновенной книге в тот момент, когда он топчется в нерешительности перед зеленой дверью: войти или нет?

Приближается поворотный, трагический момент.

— А дальше! — восклицает мальчик.