Асимметрия

Дом на Авиаторов не тронули, за него вступились немногочисленные собственники, успевшие приватизировать жильё. Комендант общежития Семён Созонович – тогда ещё обычный жилец – был замечен в числе рьяных активистов. Бывший руководитель региональной партячейки здорово попортил кровь местным швондерам: он выходил на митинг, устраивал пикеты и с завидным усердием обивал пороги городских и областных судов. Однажды наметил голодовку оппозиции – отксерил листовки-обращения к жильцам, расклеил по этажам, и смастерил пёстрый плакат «Конфронтация до полной потери сил». Правда, до голодовки дело не дошло. История попала на редакторский стол «Вечернего Красносудженска», а Семён Созонович – на первые полосы местного таблоида, затмив по популярности беспредел битцевского маньяка и развод четы Абрамовичей. Эпизод информационного противоборства он любил вспоминать всегда, когда дело заходило о трениях с коммунальщиками, с которыми комендант бодался ровно столько, сколько был начальствующим лицом. После освещения событий в прессе дом отвоевали, но не весь, а только пару этажей. Остальные муниципалитет прибрал к рукам, руководствуясь принципом «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Пятый этаж оккупировали армейцы, третий и четвёртый поделили между собой собственники. Второй – оказался во власти колокольного дворянства, как пренебрежительно называл Семён Созонович наставников православной семинарии. Обитавший здесь преподавательский состав менялся часто и в большинстве своём состоял из приезжих. Самый лакомый кусок – первый этаж – порезали договорами аренды и отдали на растерзание бильярдной, чопа, секонд-хенда и спортивной организации со странным названием «Хала-хуп и Команда 9». Единственное витринное окно последней, наглухо заклеенное непрозрачной плёнкой со шрифтовым изображением крутящегося обруча и втиснутой в него девяткой, выходило во внутренний двор войсковой части, где посередине тренировочного плаца, давно выродившимся в автопарк под открытым небом, ржавели экспонаты. Долгими часами безделья я пялился на витрину и представлял за ней хрупких, тоненьких девушек в обтягивающих боди с цветными обручами на осиных талиях. В моих фантазиях они крутили хала-хупы и непременно улыбались.

– А Тата, – неожиданного для самого себя спросил я, – она почему… Тата? Ну, то есть, это ты её так зовёшь?

Синоптик посмотрел на меня исподлобья.

– Не, она сама придумала это прозвище. У неё же в голове сплошная киношная чехарда. Ну, это вроде с какого-то фильма. Героиня, говорит, очень понравилась. Но лично я думаю, что Тата это сокращённое от «татарки». Втухаешь, да?

– Не очень.

– Ты посмотри на нашего Воеводу. Настоящий ультранационалист, правда, умело это скрывающий. Сегодня татарин – это звучит гордо. Путин так и говорит: «Я любуюсь на Татарстан». Не хер собачий, а целый главнокомандующий! Политзанятия были, Воевода знаешь, что про него сказал? Он, конечно, урыс, но херметле кеше.

– Чего?

– Это по-татарски. Он хоть и русский, но человек уважаемый. Или как-то так.

– При чём здесь Воевода?

– Как при чём? – удивился Синоптик. – Это её отец.

– Чей?

Раздались позывные будильника: мой телефон жалко завибрировал, возвещая об утренней побудке.

– Ну вот! – сказал Синоптик, – теперь можно давить на массу! – Он сладко растянулся на кровати. – Ты знал, Ким, что Кул-Шариф может попасть в число «Семи чудес России»?

– Нет. Подожди секунду, – я осмысливал услышанное. – Тата – дочь Искандера?

– Ну да, – Синоптик пожал плечами. – Удивлён?

Глава 5

Не помню ни счастья, ни горя,

всю жизнь забываю свою,
у края бескрайнего моря,
как маленький мальчик, стою.

Толя Передреев

Был ли я удивлён? Ну, разве что совсем немного. Скорее, это было неожиданностью. В день приезда в Красносудженск, до встречи с командиром военизированной горноспасательной части, куда я был направлен по решению призывной комиссии, я пытался представить, что ждёт меня, точнее, кто ждёт меня по ту сторону двери с табличкой «Подполковник Карибжанов И.Ш.» Воображение, обострённое страшилками, рисовало бравого вояку, бесконечно распекающего подчинённых стервотной массой.

Когда я, постучавшись, тронул запятую латунной ручки, то мысленно был готов усадить ратоборца на ночной горшок, одеть белый колпак, ночную рубашку и тапочки, превратив его в смешную и неопасную персону. В крайний раз мой мысленный эксперимент с деканом вышел столь плодовитым, что даже известие об отчислении, вопреки здравому рассудку, привело в экстатический восторг, заставив меня с фальшивой беспечностью смеяться в голос. Не убоимся взглянуть правде в глаза: в тот самый момент в моих фантазиях он кряхтел и тужился. Может, с моей стороны это выглядело не слишком умно, зато помогло почувствовать хозяином положения, а это, что ни говори, всегда приятно.