Асистолия

Она не поверит… Только что на ее мобильном телефоне высветилось, что это позвонил муж. Чужой женский голос. Но этого не могло быть, не могло быть… Как долго, как долго, отказываясь понимать, что может не успеть, не успеть — через весь город ехала к нему, к нему… Шла под дождем. Уже у самой больницы. Купила — соки, фрукты. И продавщица в киоске заставила осознать: что все это покупала, что должна заплатить, заплатить… Как заставили осознать охранники в больнице — проговорить до конца все слова, — что ее муж находится в реанимации… Тишина. Пустота. Эти легкие подвижные дверки… Но не смеет войти, потому что нельзя никому, только врачам… Сырость, промокла так, что ощущает кожей, как будто это прикасаются чьи-то пальцы… Чужой мужчина, который что-то объяснял, но почему-то отводил глаза, глаза… И она стояла перед ним, как голая, голая… Нельзя увидеть… Ничего нельзя передать… Должна только ждать, ждать… Но сжалился, спросил, есть ли у нее мобильный телефон… Сказал, наберите этот номер — ждал, достав свой, когда заиграла мелодия… “Сейчас…”. Слышала шаги… Этот гул… Чей-то смех… И вдруг эта песенка… Где-то там… Услышала его голос… Так быстро, быстро… “Алло! Алло!”. И оборвалась связь… Он будет жить, она знает. Все будет хорошо — и надо ехать домой, чтобы ждать, ждать… Вот уже дом. Ждет. Остановились машины. Она переходит через дорогу… Осталось совсем чуть-чуть… Дождь… Пешеходный переход… Замер поток машин, в которых люди… Но так пусто, так пусто… Ни одного человека… Электронное табло светофора отсчитывает секунды… Только эта фигура: коричневый плащ, резиновые боты… Переходит, тащится навстречу… Кажется, согнулась старуха… Но вот мелькнуло под капюшоном опухшее сизое лицо, злые безумные глазки… Улыбалась… И молча, наотмашь ударила, поровнявшись: кулаком по лицу… Эти тяжелые пакеты в руках, они притягивают к земле, не дают упасть… Дошла до конца, лишь тогда остановилась. Обернулась — но уже не увидела никого. Только дождь — и потоки машин. Она не понимала, не понимала… За что? Заплачет, расплачется — там, под дождем — но возьмет себя в руки, заставит себя, вспомнив о нем, о нем… Потому что должна, потому что должна… Или это она, она — сломала ему жизнь, жизнь… Испугается, увидев ее, Алла Иванова, вскрикнет: “Я знала! Я знала!”. Но приведет в чувство — как маленькую, — успокоит, запретив думать об этом, думать об этом… Раздался телефонный звонок… Какое-то агентство недвижимости… Звонок… И ей торжественно объявляют, что ее муж награждается чудо-скидкой… Кружится голова… Голоса, голоса… И всем нужен ее муж, муж… Кажется, это он все устроил, хочет рассмешить — и она смеется, смеется, слыша свой смех, смех… Вот и звонок в дверь, ну, конечно… Сосед, старик. Загадочно молчал, протягивая яблоко. И когда она приняла, онемев, этот дар, ничего не говоря, как будто лишь исполнил поручение, поклонился, отошел.

Вот оно в ее руке: тяжелое, полное жизнью… И не знает, что же с ним делать: не знает, кому и за что…

И что-то еще, что-то еще — только для нее, для нее…

Тогда увидела — белый, почти гибельный мазок.

“Это самолет. Маленький, потому что такое огромное небо”.

“Небо… И что?”.

“В нем люди”.

“Люди?”.

“Люди, много людей, в этом самолете люди”.

И запикает вдруг ее мобильный телефон, и поступит, точно бы скитавшееся где-то долго, сообщение…

САХАЛИНСКИЙ ПРИВЕТ!

КАК ЖИВЁТЕ, ДОРОГИЕ МОИ МОСКВИЧИ?

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Письмо Михаилу