Асистолия

Утром вспомнил свой сон: вагон метро, царский конвой, юноша… Ни живой и ни мертвый — с этой крохотной армией. Вдруг осознал, кто это был. От этой мысли, себе же и поверив, ощутил волнение — предчувствие чего-то, что еще не произошло, хотя видел чудо во сне. Забывал — но вспоминал и почему-то верил, что жизнь должна по какой-то причине преобразиться и что-то случится, такое же чудесное, все изменив.

Этот сон — и ужас реальности: вагон метро, предчувствие смерти… Когда столько раз чудилось, что вагон, в который он попал, должен взорваться… Когда попадалось вдруг на глаза угрюмое или даже бледное лицо этой национальности, и уже через мгновение он был убежден — террорист… И нельзя остановить состав, обыскать или закричать о своих подозрениях на весь вагон, ведь это его безумие: только одинокое ужасное ожидание, которое могло разорвать сердце, если бы не выскакивал через несколько минут ожидания на станциях, пропуская и пропуская составы…. Безумие… А тот мужчина, который избил подонков… Полупустой вагон, никто не смел возмутиться. Они резвились, глумились надо всеми: несколько пьяных парней. Обыкновенный, по виду крепкий, средних лет, мужчина неподвижно сидел напротив. Но вдруг поднялся и, мгновенно превратившись в живую безжалостную машину, начал удар за ударом молча истреблять. Оставив корчиться и хлюпать слюнявой сопливой жижей, вернулся на свое место. Кулак в крови разжался: пальцы дрожали. Уже пряча, мужчина невольно сжал их в кулак. Палач. Кромешный полет минут от станции до станции. Все смотрели на него самого с диким испугом. Он сидел, потупив глаза. А когда открылись двери — встал и вышел.

Избавиться от ужаса, внушив себе, что это иллюзия, видение, сон… Поверить в иллюзию, внушив себе, что это явлена была чудесная реальность… Весь день он думал об этом…

Офис журнала, перегороженный отсеками: лабиринт.

Мозг — это тоже лабиринт, он должен найти выход хотя бы из своего… Но мучили звуки.

Офис полон звуков — и, кажется, собственный мозг гудит, как офис. Тонкие стеночки. Сплетни. Вздохи. Хохот. Радиоволны. Мелодии мобильных телефонов… Люди-звезды. Мода. Секс. Гороскопы. Жратва. Все шумит… Даже тараканий шум — бег сотен пальцев по компьютерным клавиатурам. Все слышно!

В рекламе какой-то музыкальной программы: “Приглашаются молодые и симпатичные, без родителей и комплексов…”.

Хотелось заорать, чтобы это прекратилось!

Вкус мяса — фрау Зиберт не понравилась его стряпня… Блюда из баранины. Она даже сморщилась, сказав, что это “невкусно”… “Все это вам придется переделать, голубчик!”.

Приплелся в свой отсек. И тут же услышал откуда-то, чудилось даже, что свыше: “Современные девушки оценивают парней по тому, какой у них мобильный телефон!”.

Тишины! Покоя! Воздуха! Света!

Но, как пыль, всосало в свою трубу метро…

Сумасшедшая старуха на эскалаторе: безумие, вопиющее во всем! Людское стадо давно раздето весной, теплом — а она в этом зверском зимнем пальто, как заблудший зверь среди всех людей с тонкой кожицей, одетых чуть ли не в летнее… Кричала, задыхалась, всем, кому успевала, кого видела — свое злое, дикое: “Китайцы отнимут у русских земли! Люди! Придут китайцы! Всех русских превратят в рабов! Люди! Вас всех будут мучить и резать! Люди! Идут на Россию китайцы!”. Шахта — глубокая, гулкая, как эхо, — и все замурованные в этой бетонной полости, лишь ползут вверх и вниз гусеничные гремящие кишки… Застывший людской поток спускался вниз, встречный плавно подавался наверх… Эта спускалась в свою преисподню — и ей было страшно! Кто-то даже улыбался, но было жутко… Жуткая мысль: что будет, если старуха перестанет держаться, опрокинется на людей, и как все это вдруг повалится… Человечки на лестнице без начала и конца, по человечку на каждой ступеньке… О, а как бы оказалось, наверное, смешно, если бы старуха действительно увидела китайца! Но видела всех таких же, как сама… Как это жутко: чувствовать, что они где-то есть — и не видеть ни одного! Может, еще и каталась на эскалаторах, то вверх, то вниз? И это было даже не ее трибуной, а занятием: мучить людей, потому что сама мучается… Просто потому, что некому пристрелить, как застрелили бы люди какую-нибудь бешеную собаку — и та бы отмучилась. Эта тварь так страдала, понимая, что страдать должна до конца… Если бы чумная орала: “Чума!”. Как бы ее боялись… Как смерти!

Радостно, легко оказалось под небом, чувствовать себя освобожденным, увидеть его свет… Вспомнил свой сон. Когда вышел, тогда лишь и смог почувствовать это… Свет! Свет!